|
Лиза, повернувшись к Монике, решительно сказала: — Едем домой. Но Моника шепнула: — Ты дура. Ее смешило это соединение теософского культа с глубокой испорченностью, тщательно скрытой под маской религиозного и светского лицемерия. Она пожала подруге руку. — Поедем, увидишь, как будет забавно. Леди Спрингфильд пустила в ход последний довод: — А если нас узнают? — Этого не может быть, — категорически сказал Макс (он и Мишель с утра были посвящены в проекты Жинетты). — Во-первых, нас никто там не может узнать, потому что нас там никто не знает. Во-вторых, нас никто не увидит. И затем, — он сделал напыщенный жест, — есть профессиональная тайна… Лиза сдалась. — Я надеюсь только, — сказала она, подмигивая Жинетте, — что твой муж… — Не беспокойся! Он вернется не раньше часу после какого-то банкета, а к тому времени я уже буду дома. Он никому никогда не может помешать! Ну, приехали. Таксомотор скромно остановился за несколько домов до «красного фонаря». Макс позвонил и переговорил. Экономка отдала распоряжение. Послышалось торопливое топание на лестнице, захлопали двери. С толстой экономкой во главе компания поднялась в верхний этаж. Всем было немножко неловко. Казалось, подмигивают даже стены. Макс шел сзади, спокойный и уверенный. Они вздохнули свободно только в большой турецкой комнате. Зеркальная на этот раз была занята. Цветные лампы таинственно освещали просторное помещение и огромный глубокий диван, заваленный подушками, на котором свободно могли улечься несколько человек. Это была большая комната, меблированная в константинопольско-рыночном стиле, заказанном на площади Клиши. Когда приказали подать неизбежное шампанское, экономка спросила, кого они предпочитают: блондинок? брюнеток? Она предложила даже, как полагается, негритянку. Но Макс отказался, и Жинетта, по совету экономки, выбрала Ирму — фламандку, а Мишель — Кармен: это настоящая испанка и притом из Севильи! Лиза и Моника, не участвующие в играх, улеглись на диван, закинув руки за головы, как зрительницы. Леди Спрингфильд, облокотясь о подушку, из-за плеча Моники незаметно следила за каждым их движением. Пышная красавица Ирма и нервная, изящная Кармен, вошедшие в легких пеньюарах, которые они тотчас же сбросили, сразу удовлетворили ее вкус знатока. Голая женщина стоит уже вне всяких общественных условностей. В наготе — возвращение к животной простоте, к невинности примитива. Кроме Лизы и Моники, которые оставались одетыми, обнажились все. Жинетта, Мишель и Макс разбросали по комнате мешающую им одежду. — 1466 —
|