|
Она злобно усмехнулась и заговорила быстро, с лихорадочной поспешностью всех кокаинистов. — Какие идиоты все эти парламентские ослы с их законами! Курам на смех! Наркотики!.. Болваны они! Дядюшка Гютье — блюститель нравственности! Как это тебе нравится? А если я хочу отравляться? Уж если бороться с наркотиками, так пусть начинают с алкоголя. Но этого они не посмеют. Небось, кабатчики ведь тоже избиратели. Слава богу, «снег» у меня еще есть. Мне продала женщина, которая арендует уборную в «Пеликане». Полную коробку. Смотри! Она, смеясь, показала на маленькую эмалевую коробочку. — И потом, я знаю, где его можно достать. У аптекаря в Жавелле, понимаешь. Но пасты — никак. У тебя не осталось? — Есть немного на дне банки. — Дай сюда. Лень? Ладно, оставь! Будем курить дроп. Я уже все старые трубки пообчистила. Но вот та, большая из слоновой кости, еще полная. Она закашлялась, потом повторила тем же хриплым голосом: — Дроп, он крепче. Больше одурманивает. Ей, как пьянице, нужно было все крепкое. Аника вздохнула: — Да, если бы этого не было в жизни… Ну, иди, ложись. — Дай раздеться. Моника по привычке разделась в темноте и надела широкий китайский халат. Потом легла на свое место, растянувшись около подноса, и машинально повернула бабочку на лампе. Аника воспользовалась передышкой, набила себе нос кокаином и раздраженно крикнула: — Ты долго мне еще будешь свет в глаза пускать! Моника подумала: ну и нанюхалась, матушка! Болтливое возбуждение от кокаина, несмотря на уговоры Аники, ее не пленяло. Она предпочитала безмолвный экстаз опиума. Отказавшись от понюшки, она насадила на иголку скатанный шарик черной пасты, составляющий на сегодня все ее угощение. Ничего!.. Можно наверстать потом! Но дроп был слишком тверд и, тая, не удерживался на острие. Ей все-таки удалось наконец растопить одну каплю и приготовить трубку. Тогда, поднеся чубук к губам, Моника жадно втянула дым. Он был так жгуч, что она его выпустила сейчас же. Обычно, когда опиум был свеж, она задерживала пьянящий яд, наслаждаясь всем телом. Моника положила трубку и опустилась на подушку. Запах опиума, которым было пропитано ателье, его тяжелый, проникающий аромат одурманивал, лишая сознания. Аника воскликнула с удовольствием: — Однако, голубушка! — Не кричи! — взмолилась Моника. — От твоего голоса точно поезд грохочет над головой. Всякий шум казался ей нестерпимым, чудовищным. Но вскоре звуковые волны отхлынули, отодвинулись стены. Все отходило далеко-далеко, и хриплый голос Аники постепенно переходил в шепот. Исчезло время. Качающие волны наполнили пространство. Несказанное чувство одновременно и пустоты, и полноты наполнило душу Моники. — 1470 —
|