|
Он был любезен, как тогда, и так же, как тогда, походил на епископа своим бритым, смеющимся лицом. Может быть, только немного пополнел. Бланшэ вежливо расспросил Монику о ее работах и поздравил с успехом. Она отвечала нехотя, с полным безразличием. Он, удивленный, стал в нее вглядываться внимательнее. Еще так недавно ослепительный цвет лица потерял свежесть. Под потускневшими глазами легли темные тени. Жесткая складка подчеркивала линию красивого рта. Она почувствовала его взгляд и, не сомневаясь, что он знает о ней многое от г-жи Амбра, с горечью спросила: — Вы находите, что я изменилась. О, пожалуйста, без комплиментов! Это правда, я уже не та девочка, с которой вы когда-то рассуждали на тему о браке. Он понял, что это ее больное место и с внезапной нежностью возразил: — Моника Лербье прекрасна, но по-иному. И она знаменита. Моника молчала, охваченная воспоминаниями. А он, с легкой иронией в голосе, спросил: — Теперь вы сравнялись с теми мужчинами, против привилегий которых когда-то так протестовали? Ей захотелось крикнуть: «К чему мне это равенство, когда я из-за него несчастна, одинока и не вижу цели в жизни. Мир мне так противен, что я уже не в силах с ним бороться! А отвратительнее всего для меня — это я сама!» Но, указывая на гигантские камни, она только сказала: — Равенство… — Да, в небытии! Вот урок для тщеславных! Что остается от прошлого? Они оба задумались о вечности, о храмах, разрушенных тысячелетиями. Люди рождались, страдали и умирали. Все умерло, остались только бесчувственные камни. Суета сует! Торопливо пожав ему руку, Моника ушла. Он задумчиво следил глазами за быстро удаляющейся изящной фигурой. Что это? Маска бесчувствия, закрывающая страдания? И с философским спокойствием он продолжал осмотр музея. Вернувшись домой, Моника попыталась работать, но карандаши и кисти валились из рук. Работа еще более подчеркивала ее внутреннее бессилие. Что могло бы теперь захватить целиком ее душу? Может быть, хватило бы еще и страсти и интереса… Расширить на свой счет деятельность г-жи Амбра. «Облегчать страдания, делать добро». Но альтруизм возможен только под старость, лет в сорок, а не в молодости. Она еще слишком молода, чтобы думать только о других. Пороки, успехи ее профессии, служащей только роскоши, — все это опутывало мягкой, но крепкой сетью. Она потребовала рисунки забракованной декорации и нашла прелестным их кирпичный фон — имитацию гемм и инкрустаций. — Лер идиот! Надо мне самой съездить в Водевиль, — сказала она Клэр, — посмотреть готовые декорации. Не поехать ли сейчас? — 1468 —
|