|
Первоначальная гипотеза Выготского состояла в том, что в онтогенезе культурному обращению подвергается отдельные психические функции: синкретическое мышление преобразуется в понятийное, натуральная память - в логическую и т. д. Однако уже в 1930-х г. он называет такое представление упрощенным и даже ошибочным (40, с. 110). Многочисленные факты детского развития, патологического распада психических функций, а также их «загадочного» соединения у
примитивных людей, привели его к убеждению, что в процессе исторического развития поведения «изменяются не столько функции..., не столько их структура, не столько система их движения, сколько изменяются и модифицируются отношения, связи функций между собой, возникают новые группировки, которые были неизвестны на предыдущей ступени» (там же). Такие относительно устойчивые комплексы функций, представляющие собой по сути дела исторические формации личности, Выготский назвал психологическими системами. Их существенная особенность заключается в целостности: именно соединение различных, находящиеся на разных ступенях развития психических функций позволяет личности выполнять определенные поведенческие задачи.
Например, у ребенка 5-10 лет операция мышления осуществляется главным образом с помощью (естественной) памяти, мыслить для него -значит вспоминать конкретные случаи или ситуации (там же, с. 119). В переходном возрасте происходит перестановка функций: благодаря развитию понятийного мышления вспоминать для подростка - «это, прежде всего, разыскивать в известной логической последовательности то, что нужно» (там же, с. 120). При этом участвующее в запоминании мышление также преобразуется, в частности, - совершенно абстрагируется от проблемы истинности. Модифицируются не отдельные функции, но все связи и отношения между ними, в результате чего формируется новая психологическая система (там же, с. 115).
Представление об амплитуде изменений и гибкости психологических систем дает поразившее Выготского[95] наблюдение Л. Леви-Брюля за процессом принятия решений у одного кафра. Заезжий миссионер предложил ему послать сына в школу. Поставленный в
проблемную ситуацию, кафр ответил: «Я об этом увижу во сне». Сон выполнял у него функцию мышления[96] (там же, с. 117). С подобной ролью сновидений мы сталкиваемся и в литературе древности, сохранившей для нас структуру этого психологического феномена. Наиболее архаичная форма мышления во сне представляет собой, как полагают антиковеды[97], воспринимаемое в качестве объективного факта явление сновидцу посланца, который сообщает, как следует поступить (237, с. 104-105). Именно таким образом Агамемнон принимает опасное решение вести в бой «кудреглавых данайцев» во 2 главе Илиады (Илиада, II, 5-75). Гостем его сна (oneiros’ом) становится по воле Зевса «более всех Агамемноном чтимый старец» Нестор, психологически играющий роль искусственного стимула.
— 172 —
|