|
Я проглотил книгу, читал всю ночь и на следующий день взял эту ценность с собой в Университет и показал профессорам и студентам. Никто даже не заинтересовался! Но думаю, книга была поразительной. И сейчас так считаю! Алхимия — прекрасная тема для творческой фантазии. Она учит душу открывать глаза. И учит превращениям. Я не знаю, согласился ли бы я с современными юнгианцами по поводу алхимии. Алхимия значительно более своеобразна, чем представляют себе юнгианцы. Но Юнг, конечно, вдохновил меня, и я многие годы носил с собой эту книгу, как Библию. Я был действительно влюблен. По сути дела, я совсем недавно с ней расстался. Я просто запаковал ее, положив в большую коробку книг по психологии, которые посылал в Варшаву в клуб Юнга. Я адресовал ее молодой женщине, психологу, потому что у них вообще нет книг и нет денег. Когда я преподавал там в этом году, то понял: они просто не могут получать книги, так как те слишком дороги. Они не могли купить даже один том “Избранного” Юнга. Вероятно, книга стоила их месячной зарплаты. Это невозможно. Я подумал: “Книга так много значит для меня, я пошлю ее им”. К тому времени, когда я получил свой диплом в Университете Осло, я написал Лэйнгу о своих планах. Он ответил: “Приезжайте — и танцуйте с нами”. И я сделал это. Упаковал вещи и приехал прямо в Лондон. Я никого не знал в Англии, кроме парня, пославшего мне книгу Юнга. Это было в 1966 году. — Были ли Вы вовлечены в то время в работу Лэйнга? — В течение двух дней после приезда в Англию я пришел к Ронни в его офис на Уимпол Стрит. Аарон Эстерсон все еще работал тогда с Лэйнгом. Когда я вошел, Аарон, я помню, ел апельсин. Они с Ронни стояли там просто так, от нечего делать, в коридорах рядом с кабинетами для консультаций. Ронни сказал: “Что ж, входи, давай поговорим”. И мы сели в прекрасные большие кожаные кресла в очень элегантной, просторной комнате, в которой практически ничего не было, кроме пространства. Он откинулся в кресле, посмотрел на потолок и просто ждал, а я подумал: “Здорово, здесь много места”. (Смеется.) В другой раз мы говорили обо всякой всячине, и он предложил: “Почему бы тебе не приехать пожить в Кингсли Холле и не посмотреть, что это такое?”. Именно так я и поступил через одну-две недели и прямо отправился в Ист-Энд. Приехав в Англию из красивой Норвегии — понимаете, деревья и лес, фьорды и горы прямо рядом с домом или можно доехать на поезде, 15 минут или полчаса, и вы в деревне, — я оказался в отвратительном Ист-Энде. Это был шок. Я прожил там два года. Ронни все еще жил в Книгсли Холле, и мы много разговаривали. Он на все 100 процентов участвовал в жизни общины. За это время произошло множество удивительных и замечательных вещей. Все мы извлекали некоторые уроки из того, что там происходило, каждый по-своему. Я начал заниматься терапией совершенно естественно, но тогда не называл это так. Например, я каждую неделю виделся с Мэри Барнс в течение нескольких месяцев. В любых официальных стенах ей был бы поставлен диагноз “регрессирующая шизофрения”, и она была бы признана общественно опасной, но в Кингсли Холле Мэри могла быть собой без этого ярлыка. — 338 —
|