Человек-волк и Зигмунд Фрейд

Лишь через семь лет после завершения анализа Человека-Волка у Фрейда, появились симптомы, побудившие Рут Мак Брюн-свик считать Человека-Волка параноиком. А через четыре месяца эти симптомы исчезли, и Человек-Волк вернулся к своему «нормальному» состоянию. С тех пор прошло много лет. В течение нашего очень долгого знакомства я никогда не замечала в нем никаких признаков или симптомов, позволявших говорить о настоящей паранойе. Некоторые психоаналитики могут предположить, что он был близок к паранойе в 1951 году — после эпизода с русскими. В течение трех недель тревожного ожидания, не будучи в состоянии решить, следует ли ему вернуться к военным властям, которые его допрашивали и сказали прийти еще раз, Человек-Волк, по его словам, страдал манией преследования: «Я был уверен, что люди говорят обо мне или наблюдают за мной, когда они, безусловно, этого не делали,- в то же время ощущения, что кто-то преследует меня, я, по правде говоря, так и не испытал. Нечто подобное происходило со мной, когда по поводу заболевания носа я обратился к доктору Брюнсвик,— только тогда я боялся физической деформации (Entstellung), а теперь - моральной». Тем не менее, при нашей последующей встрече Человек-Волк в основном говорил не столько о страхе перед тем, что могло бы с ним случиться (это чувство было бы, между прочим, вполне естественным), сколько о самобичевании по поводу «безумного предприятия» отправиться в Русскую зону, чем, собственно, был спровоцирован арест; он говорил о мучительных сомнениях по поводу того, почему он так поступил, и волнениях относительно своего собственного психического состояния. Он мучался угрызениями совести из-за того, что «потерял над собой контроль, ощущение реальности и, говоря словами Фрейда, действовал так, как не действовал бы ни один даже наполовину здоровый психически человек. Конечно, я имею в виду то, что я — русский — отправился рисовать именно в Русскую зону».

Мне могут возразить, что со времени эпизода с русскими и до момента нашей встречи с Человеком-Волком, когда я узнала об этом, прошло четыре с половиной года. Это действительно так. Однако в течение' этих лет я получила от него большое количество писем, ни одно из которых не указывало на признаки психоза. В первые три года после этой истории наш обший друг Албин, с которым Человек-Волк делился всеми мучившими вопросами и сомнениями, регулярно видел его. Как человек тактичный, Албин не написал об этом ни слова, однако шесть месяцев спустя после случившегося, во время нашей с ним встречи в Швейцарии он представил мне обо всем добросовестный отчет. Не будучи психиатром, Албин все же знал человеческую натуру настолько хорошо, чтобы ощутить любые ненормальности. Он давно знал о навязчивых сомнениях и размышлениях Человека-Волка, которые — более чем какие-либо новые особенности — проявились в его реакции на ситуацию с русскими. Албин, сам подвергавшийся опасности в период русской оккупации, не видел ничего неестественного в отношении Человека-Волка к этому эпизоду — за исключением, возможно, его чрезмерных сомнений и угрызений совести. Я бы отметила, как наиболее «неестественную» черту — длительность связанных с этим эпизодом у Человека-Волка переживаний. Лишь в 1967 году он согласился на публикацию того, что я об этом написала, но и тогда продолжал выказывать признаки беспокойства. Все это согласуется с замечанием Фрейда о наблюдавшихся у Человека-Волка «устойчивости фиксации», а также стремлении «препятствовать осуществлению всего нового». Человек-Волк был настолько сконцентрирован на своих навязчивых мыслях, сопровождавшихся ощущением беспокойства, что не мог избавиться от первоначальной точки зрения даже через двенадцать лет после того, как русские войска оставили Австрию.