Эго-психология и проблема адаптации

Нам известно взаимоотношение между искусством и магическим действием. Художественная форма сохраняет нечто от своего магического начала; но как раз здесь лучше не говорить о разделении формы и содержания: когда мы используем термин “магический” в строгом смысле этого слова, тогда форма является также содержанием. Изменение функции происходит в ходе развития искусства: Крис (1934) показал, что то, что начиналось как магическое воздействие, стало художественной ценностью. Здесь эволюция следует двумя путями: один ведет к рациональному (и в конечном счете к научному) представлению, другой — к художественному представлению. Двумя самыми наглядными конечными продуктами этой эволюции являются концептуальный язык науки, который является чисто рациональным представлением, и язык поэзии. Искусство определенно не является просто архаическим остатком. Очевидно, вследствие самого своего происхождения, некогда магические образы обеспечивают различные возможности для синтетических решений. Помимо и сверх вопроса об их пригодности для удовлетворения потребности, эти магические образы сохраняют свою силу в качестве ориентиров, даже на более высоком уровне развития. Здесь опять мы имеем множественное наслоение, подобное тому, какое я продемонстрировал в мышлении. Процесс художественного творчества является прототипом синтетического решения, и (помимо своей вторичной связи с социальной реальностью, описанной Фрейдом, 1917) это наиболее важное отличие между ним и “фантазированием”. Такая тенденция к “порядку” неотъемлемо присутствует в каждом произведении искусства, даже когда его содержание или намерение представляет “беспорядок”. Это является, следовательно, еще одним примером “репрессивной адаптации”: умственное достижение (чьи корни архаические) приобретает новую значимость как для синтеза, так и для отношения к внешнему миру, вследствие именно окольного пути через архаическое. Мы не принимали здесь во внимание отношение искусства к инстинктивным влечениям, а рассмотрели лишь его роль в пределах (нерациональных) эго функций. Естественно, красота также доставляет удовольствие и зависит от инстинктивных влечений; кроме того, творение искусства дает как первичное, так и (через его синтетическое достижение) вторичное удовольствие. Работа Фрейда по остроумию может открыть путь к пониманию экономии этих воздействий; однако искусство обладает, вдобавок, тем нормативным, упорядочивающим элементом, который я только что обсуждал, и даже тогда эта характеристика психологического смысла искусства и произведений искусства очень неполна. Исследования Криса нескольких последних лет содержат возможные отправные точки для заполнения разрыва между психоаналитической эго психологией и эстетикой. Здесь следует упомянуть еще один фактор, который также является прототипом (или представителем) важной эго функции огромной биологической ценности: это возрастающая подвижность эго в художественной деятельности и художественном наслаждении, которая может быть связана с подвижностью эго в игре и в комическом. Начнем с того, что эта “подвижность” является свободой от регуляции со стороны внешнего мира; так как, однако, это также позволяет доступ к внутреннему миру, оно может также иметь аутопластические воздействия. В этом моменте имеют место различные связи между синтетической функцией эго (и возможно, даже, более примитивным “приспособлением”), и проблемой гештальта (пространственный, временной, мыслительный гештальт, и гештальт действия и т.д.).