Досье на человека

— Это верно, — повторил кивая, попик, — страдание очищает и душу делает легчайшей, способной к полету. А потому, Буга, стра­дай. Выжги страданием свой грех.

Буга сидел, понурившись и тупо уставившись в свой стакан, в котором на поблескивающем от водки донышке обреченно жужжа­ла отравленная алкоголем оса.

Буга сидел и припоминал свои грехи.

К полудню небо завалило серой пеленой, и откуда-то вырвался ветер, взметая пыль на опустевших дорогах.

Буга почувствовал смутное томление.

Впрочем, вскоре блеснуло солнышко, лаская глянцевые от дож­дя крыши. Крыши вспыхнули ослепительно и потухли — высохли. На улице сделалось весело и оживленно. Но томящеебеспокойствие Буги не ушло. Что-то ноет, ноет внутри, а что — непонятно. И стало Буге страшно. Мир показался огромным чудовищем, затаившим в себе угрозу.

Некоторые говорят про Бугу, что он — падший ангел. Иные тол­куют — и таких большинство — что он с луны свалился.

А был Буга и есть не от мира сего. А потому от мира сего и стра­дает. Тяжко страдает. И страдания свои топит в тяжелых, утомитель­ных запоях. А когда выходит из запоя, идет в церковь, переполнен­ный собственной душевной горечью, и подолгу стоит в задумчивос­ти у какой-нибудь иконки, потом ставит свечечку, смущенно, нелов­ко, словно украдкой, кланяется и покидает храм с тайной надеждой на просветление. Вот так и живет Буга.

МОИ МИСТИЧЕСКИЕ ОПЫТЫ

Прапрадедушка

Как-то черной безлунной ночью гадали у зеркала.

Ветер визжал и в окна ломился так, что стекла потрескивали. И то ли плач ребеночка доносился порой, то ли птицы неведомой стон, но хотя и натоплено было в комнате, морозец пробегал по коже, и огонек свечи трепыхался так, что вот-вот потухнет.

Наши образы туманно расплывались в зеркале, и колеблющиеся тени словно о чем-то тайном перемигивались между собой.

Но — полночь. Хрипло отстучали часы. И Кирога, затаив дыха­ние, шепнул:

— Гляди в зеркало. Но только не оборачивайся назад. Блестящая гладь зеркальная подернулась серой дымкой. Свечеч­ка зашипела и стала светиться тусклее. И на нас глянул образ: лицо лиловое, губы оттопыренные, веки без ресниц, тяжелые, выпуклые, чуть прикрыты.

— Это мой прапрадед, — прошептал Кирога. — Чего ему надо?

Тут я почувствовал на плече своем что-то теплое и мохнатое. За­хотел обернуться, но вспомнил предостережение Кироги. Не стал оборачиваться. Только напрягся и как бы сжался внутренне.

А мохнатая лапка шебуршит по плечу, щекочет затылок. А прап­радед Кироги спереди, из зеркала очи страшные свои выставляет и что-то шамкает губищами.