|
В целом, записывая все, что я говорил, и делая добавления к этому — казалось, компульсивные, — Наоми словно бы склеивала вместе две вещи, не подходившие друг другу, превращая свое сообщение в странный объект. Она не способна была психически отвязаться от Брюса (и отчаянно жаждала эмпатии), но не могла и установить контакт с ним, ненавидя его за отсутствие внимания к ней; к ее потребности в финансовой безопасности. 102 Проговорить вопросы финансов, какими она их представляла, означало бы отделиться от Брюса, а ее отчаянная потребность в близости не позволяла этого. Когда я показал это Наоми, она спонтанно произнесла: «Я впала в зависимость от эмпатии. Без нее я могу провалиться в пропасть. Эмпатия — это единственный канат, способный удержать меня от падения. Чтобы ухватить его, я буду отрицать реальность. В такие моменты я не верю в действенность вещей, как они есть». Страх сепарации наполнял Наоми стыдом и ненавистью к себе; между тем, она рассказала мне сон, в котором не смогла успешно закончить курс. «Я демонстрирую себя не такой, какая я есть. Я притворяюсь, будто я абсолютно самостоятельная и сильная. Такой видят меня люди. Я не подлинная; я не хочу, отличаться от Брюса или от кого-нибудь другого. Я хочу оставаться в тумане. Поэтому я и не выпустилась во сне. Я ненавижу его за его неаутентичность. Я позволяю себе быть убаюканной, заснуть до бессознательного слияния с ним, и от этого я ненавижу его еще больше». Тот же туман или сон был характерен и для обволакивающего заклятия, наложенного Ночной Рубашкой на наши сессии; от него поле становилось темным, тусклым, с низкой энергией, лишенным всякой связанности. Подобные качества, вполне возможно, были архетипическим аспектом комплекса слияния — аспектом, принимающим форму Ведьмы в волшебных сказках, фигуры негативной архетипической матери, создающей бессознательные и трансовые состояния. В такие моменты все, что я переживал вместе с Наоми, было полностью за пределами того, что я мог бы прочувствовать как происходящее внутри меня. Скорее, я чувствовал, что сам был внутри чего-то, оказывался субъектом этого вместе с ней. Мою собственную тревогу и напряженность в этом состоянии легко можно было разглядеть; труднее было разобраться со зловещим чувством присутствия в кабинете какого-то заклятия и с сопровождающими его чувствами ментальной безжизненности и немоты. Я не мог понять, были ли эти состояния, только «моими» или они были созданы полем между нами. В этом мертвенном — 71 —
|