|
Застала в бараке ЧП: моя Нюра сидела (мы спали на втором этаже) — на нарах с всклокоченными короткими волосами, со сверкающими глазами, среди разбросанных вещей (мои, кстати, не тронула) — и что-то кричала на весь барак. Дневальная уже вызвала сестру из медпункта. Я попробовала Нюре что-то спокойно сказать, но в ответ увидела безумные глаза, услышала непонятные крики. Надо было уходить на работу, конвой ждал на вахте. Нюру увезли, потом женщины из больницы рассказывали, что помешательство было на сексуальной почве. До этого она была замкнутой, молчаливой, видимо, назревало в ней что-то... Могла быть и любовь, возникшая на работе, но подавленная. Говорили, что она бежала навстречу любому мужчине и сразу с готовностью ложилась на землю... Ее дальнейшую судьбу не знаю. Еще случай. Была в моем звене на торфе белокурая женщина, хорошая исполнительная работница, тоже из среды выдвиженок районного масштаба. В звене подобрались женщины, не боявшиеся физического труда. А нам надо было выносить на носилках по мокрому болоту нарезанные мужчинами квадраты сырого торфа, складывать их на сухих местах на просушку. Желая нас подогреть, а может быть и по директиве, среди нас пустили тогда — 1940 год — слух, что «возможна колонизация», то есть нас выпустят на волю на Колыме, без права отъезда, но дав возможность создать семью, жить свободно, конечно, работать, но почти полувольными. Для многих, естественно, засветилась надежда пожить еще по-людски, иметь свой угол, может быть найти своего мужа, словом, жить совсем иначе, хотя и не быть «за зоной»... Одна моя приятельница — в прошлом инструктор райкома партии Одессы — даже уже начала через вольняшек закупать кастрюли, так как боялась, что не успеет... Так вот, эти слухи нас будоражили, работали мы с особым усердием, ведь хотелось, чтобы лагерные годы кончились раньше, чем ужасные наши сроки... Однажды ночью я проснулась. Кто-то тихонько дергал меня за ноги. Поднялась и увидела эту Кcану. Она что-то говорила быстро, волнуясь и умоляла подняться. Дня за два до этого у меня был инцидент в умывалке с одной бытовичкой из-за воды. Она — молодая женщина, но лишенная даже материнства за свой нрав — накинулась на меня с тазом и если бы не Галя Коваленко, возможно, убила бы, так как ее все боялись и не решались с ней спорить. Ксана мне указывала на дверь — значит, просит выйти. Я немного подумала: не подослали ли ее бытовички, чтобы со мной разделаться ночью, во дворе? Но Ксана с ними не водилась, я оделась и вышла в ночной тихий двор лагпункта. Это было на Промкомбинате. — 131 —
|