Согласно нашим расследованиям школьные записи этого человека очень плохи и говорят о многих недозволенных проступках. Его дальнейшая жизнь почти сплошная цепь тюремных и арестантских заключений; к 25-му году своей жизни он имеет за собой уже 9 лет лишения свободы, все за многочисленные кражи, которые он совершил большею частью в сообществе. Ценность украденных, при случае и со взломом, вещей большей частью была не велика, вырученное быстро прокучивалось. За последние 9 лет имеется лишь одно продолжительное заключение за несколько незначительных краж, но к этому присоединяются еще 19 коротких арестов за нищенство, наконец 3 заключения в работном доме. В тюрьмах этот человек везде описывается, как очень опасный для общества, опустившийся и ленивый. Многократно он бывал наказан за ленность и непокорность, один раз подвергнут телесному наказанию за попытку к побегу. В одной из арестантских тюрем его, в виду припадка возбуждения, считали за психически не совсем здорового человека и долгое время держали в отделении для больных. Очень интересны его многочисленные жалобы на обращение с ним. Уже в одном письме, писанном 16 лет тому назад, он упрямо утверждает, что его несправедливо осудили и что, наоборот, других вещей, которые он действительно совершил, не раскрыли. И в дальнейшем он часто пытался добиться пересмотра дела в том или ином случае. При каждом кажущемся или действительном ущербе он жаловался и умел большей частью очень ловким и действительным образом настаивать на своем праве, ссылаясь на конституцию, законы, обычные правовые нормы и правила морали. Он обнаруживал при этом величайшее упорство, и заявлял, что он не даст себя угнетать, что он подаст жалобу и что он будет защищаться всяческим образом; “если потому меня преследуют, что я сделал что нибудь плохое, то Вы можете меня наказывать по суду, но особенно плохо обращаться со мной потому, что я жалуюсь, потому, что я ищу моего права и не даю себя угнетать, этого я не потерплю; это не хорошо”. Целый ряд подобных, выраженных очень твердым тоном, украшенных очень острыми оборотами жалоб были направлены против его последнего препровождения в работный дом, против обращения там с ним со стороны служащих и врача. Эти жалобы послужили поводом для передачи его к нам в клинику, так как его считали больным паранойей. У нас сначала он вел себя очень сдержанно, высказывал различные ипохондрически окрашенные жалобы на свое состояние, в то время как его телесное состояние обнаруживало только известную анемию. Он скоро начал с жаром заниматься, списывал стихи, делал выписки из учебника психиатрии, который ему дал другой больной и доставлял нам подробные описания своей жизни. В них он между прочим пишет: “В молодости, до 24-х летнего возраста, я отдавался вполне во власть чувственных ощущений, так что последние и явились источником моих излишеств, однако я не был тогда особенно недоступен действию моральных принципов. Мои поступки были результатами моих мгновенных настроений. Если бы я руководствовался моральными принципами в своих поступках, мои злые побуждения, правда, могли бы быть подавлены, но мои тогда уже тяжелые обстоятельства требовали бы долгих страданий, не улучшая при этом моего положения. Поэтому я не испытывал никакого влечения к лучшим поступкам. Я был и остался легко возбудимого темперамента, и я не умел подавлять и властвовать над неприятными впечатлениями. В моей жизни часто можно найти черты вспыльчивой страстности, настойчивое упорство в склонностях, взглядах и ощущениях, так что они делаются привычными и таким образом создаются многие странности”. “Я должен признать, что незначительные причины часто и надолго меня без нужды злят и возбуждают, точно также, что я из-за них иногда целыми днями в плохом настроении”. Его внешнее поведение было всегда вполне приличное, спокойное и вежливое, но он держится холодно и мало доступно также по отношению к другим больным. На отношение служителей он постоянно жаловался, приводя мельчайшие подробности, относился к ним враждебно и недоверчиво. — 184 —
|