Несмотря на эти выраженные бредовые идеи, больной прожил еще 2 года заграницей, конечно вполне замкнуто, деля свое время между весьма усердным чтением, сочинительством и длительными одинокими прогулками. Однако, год тому назад “начался ряд подвохов, которые в виду обширности операций заставляли предполагать совместную деятельность большого числа шпионов”. При этом дело шло однажды о “затухании огня, засорении камина, порче водопровода, повреждении замков в доме”, затем об “утонченных посвистываниях, рассчитанных на самые мучительные повреждения нервной системы”, которые докучали больному и дома, и на улице, и даже во время его прогулок. Чтобы убедиться, что это не галлюцинации, он закрывал себе уши и констатировал, что тогда звуки прекращались; он утверждал, что двое из его знакомых также слышали свистки. Во время имевшего характер бегства путешествия, которое он предпринял, сначала его оставили в покое, но затем его снова начали беспокоить, правда, в значительно более слабой степени. Кроме того, он заметил, что ревностно старались его женить, пока он серьезно этого не запретил в письме к своей матери. Все эти преследования привели его к предположению, что должно быть тайком опубликовали его ненапечатанные сочинения, чтобы этим снова раздражить его противников. Больной стал тогда стараться поступить в психиатрическую больницу, чтобы получить доказательство своего душевного здоровья и вместе с тем действительности преследований, но заметил и там, что над ним издеваются самым очевидным образом. Поэтому он снова вернулся к прежнему образу жизни, к интенсивной писательской деятельности, к одиноким прогулкам, но сильно страдал от тяжелого беспокойства, причиняемого “далеко достигающими свистками металлического характера”, которые ему надоедали на каждом шагу, даже ночью. Однажды он сделал попытку на самоубийство, но в конце концов не привел его в исполнение; бывало, что он ругал и угрожал встречным прохожим, которых он принимал за полицейских шпионов. К своим квартирным хозяевам относился спокойно и правильно, но отсылал обратно приходившие на его имя письма и часто днями не принимал пищи, 3 месяца тому назад он в одной рубашке побежал по улице, чтобы добиться таким образом своего поступления в клинику и установления там факта своего психического здоровья. У нас он был сначала доступен, вполне рассудителен, и давал ясные сведения о предполагаемых преследованиях, как о побудительных причинах своего странного поведения. Он составил подробное жизнеописание, безупречное по форме и содержанию, если оставить в стороне проскальзывающие бредовые идеи а также тщательно обработанное ходатайство относительно устранения наложенной на него опеки. Кроме того, он усердно занимался чтением и писательскими работами. Однако, уже через несколько недель его поведение изменилось. Он выражал недоверие, чувствовал, что к нему плохо относятся, сделался несловоохотливым и все более недоступным. — 155 —
|