|
Если говорить, например, об аналитических терапиях, то совершенно ясно, что одним интервью процесс сбора анамнеза не ограничивается. Дело обстоит так, что большая часть анализа, в процессе которого происходит нестесненное разворачивание высказывания пациента, интенсивная работа воспоминания, безусловно, может считаться эксквизицией. Несмотря на полагающееся по процедурной инструкции воздержание терапевта от настойчивого вопрошания, речь идет именно об автобиографическом нарративе, то есть происходит, в сущности, то же самое, что — при помощи целенаправленных вопросов — в процессе интервью. Так что, как уже сказано, в аналитически ориентированной терапии существенная часть работы сводится к процессу эксквизиции. До того момента, как терапевт дает интерпретацию, как пришло осознание, как состоялся инсайт, пациент рассказывает “первое, что приходит в голову”. Получается так, что собственно терапевтический ход, а именно интерпретация, прокладывающая путь к инсайтам и катарсисам, осуществляется непосредственно перед моментом гипотетического исцеления. Никакая другая практика в мире не идет ни в малейшее сравнение с психотерапевтической эксквизицией (в первую очередь это относится к аналитическим техникам) в смысле доступности совершенно недоступного во всех других случаях содержания интимных переживаний личности. В этом смысле даже распространенные религиозные практики не идут ни в какое сравнение. В аналитических методах, как известно, месяцы и годы уходят на рассказ о таких переживаниях. Объем, подробность и “глубина” несопоставимы, например, с краткими отчетами о совершенных грехах в исповедальных религиозных процедурах. Попустительское отношение к содержанию и изложению повествований, отсутствие внешнего морального давления, словом, ситуация ожидания вовсе не морального осуждения, с последующим искуплением, но, наоборот, безусловной эффективной помощи — все это делает эксквизиционную ситуацию в психотерапии исключительно благоприятной. Благоприятной в том смысле, что терапевт до конца удовлетворяет свою житейскую любознательность, причем в такой степени, какая недоступна, например, даже священникам, безразлично к какой конфессии они принадлежат. Сомнений никаких, “любопытство” к “толкам” (после М. Хайдеггера — вполне метафизические термины, см. M. Heidegger, 1986, s. 167—175) отчасти конституирует интерес к любому тексту, будь то журнальный репортаж, эпический роман или пациентская исповедь. Аналитическая или какая угодно другая психотерапевтическая обработка жалоб и воспоминаний как бы легитимирует терапевтическую любознательность. Ведь совершенно ясно, что житейские интересы у терапевта всегда формируются раньше профессиональных, и в силу этого, разумеется и речи не может быть о том, что невероятная порой длительность эксквизиционных процессов обусловлена исключительно одними лишь клиническими потребностями. Собственно, формирование научного интереса начинается с подавления интереса житейского. — 192 —
|