|
Разница между этой теорией и взглядом, защищавшимся еще Mомmsen'ом и многими историками после него, исключительно в оценке расового момента. Для Mомmsen'a единственной причиной упадка был капиталистический хозяйственный строй, и в известной истории нравов Рима Friedlaender'a мы не находим ни намека на расовые теории или искоренение лучших, но всегда только социальные условия и их влияние на формы нравов. Конечно, эти социальные условия могли быть отражением нравственной и умственной недостаточности своих создателей, но, если так, то само это ухудшение руководящих умов было бы вызвано опять-таки социальными влияниями. Поскольку это так, обе теории не исключают друг друга; одна из них вводит лишь в причинную цель другой, которой она не отрицает, новое звено, придающее процессу большую сложность, но не меняющее его ни принципиально, ни в его результатах. Какой взгляд правилен, едва ли разрешимо в настоящее время. Решение это было бы, однако, очень важно для вопроса о том играет ли вообще роль в гибели народов вырождение в строгое смысле слова, т. — е. увеличивающееся от поколения к поколению« ухудшение вида. Само по себе вымирание еще не есть вырождение,, подобно тому как смерть, как таковая, еще не является болезнью. Но если бы Woltmann оказался прав и если приобретенные качества населения теряли бы в своей ценности от поколения к поколению, благодаря сдвигу в распределении расовых составных частей, то тогда пришлось бы все-таки говорить о вырождении. Однако это все еще не составляло бы вырождения в психиатрическом смысле. Нервное вырождение есть болезнь, но худшая раса, идущая на смену лучшей, вовсе не является больной Значит, надо выяснить сперва вопрос, играли ли при гибели народов роль дегенеративные явления, понимаемые в медицинском смысле слова, и можно ли вообще установить, что таковые явления наблюдались действительно. Многим это кажется тоже само собой разумеющимся. С каким бы негодованием ни отвергали в другом контексте психиатрическое учение Heinroth'a, все-таки обычно допускают, как нечто доказанное, будто в эпохи политического упадка на почве роста безнравственности начинали развиваться в конце концов также и душевные болезни. В действительности же нам совершенно неизвестно, чтобы в последние периоды Рима и Греции—кроме неврозов, о которых речь будет в дальнейшем—выраженные душевные заболевания были более частым явлением, чем в более ранние времена. Что касается остальных нервных болезней этого времени, то мы увидим в дальнейшем, что их вовсе нельзя рассматривать без всяких дальнейших рассуждений, как симптомы упадка. Правда, если расширить понятие душевного расстройства настолько, чтобы в него вошли все проступки против нравственности, то придется придти к выводу о значительном ухудшении психического здоровья в Греции и Риме. Но именно в этом пункте требуется соблюдать особенную осторожность. «Нельзя считать все, что непонятно обычному человеческому рассудку, болезненным», пишет Pelmann, «ибо и в любви может быть дурной вкус. В эпохи изнеженности чувственность оказывается особенно повышенной, этим объясняется тот рост половых извращений, с которым мы сталкиваемся у культурных народов, напр, у греков и римлян, как с симптомом вырождения, упадка и одичания нравов, с которыми мы встречаемся — эпизодически и позже в виде периодов временщиц» («Maitressenwirtschaft»). Schalmayer же объясняет педерастию, распространившуюся в последние периоды среди Римлян, попросту чрезмерным предложением восточных женщин. — 75 —
|