|
…Какого-то хмыря из моих перемежающихся собутыльников, я встретил довольно быстро, прямо за углом своего дома. Рядом с хмырем стоял еще один человек – пил я с ним когда-нибудь или нет, я не помнил, но это сейчас не имело никакого значения. О чем-то мы говорили – да о чем – о том, где бы опохмелиться. Тот, второй, кажется, вначале молчал. А, потом, узнав, что я художник, предложил куда-то пойти. Мне было все равно, куда идти. И идти ли куда-то. Так мы и пошли. И Олеся пошла с нами. Она хотела разделить мою судьбу, а получила свою. И в этом был виноват только я один. Там, куда мы пришли, были еще какие-то люди, пахло чем-то сладким, и лишь мельком я заметил – как расширились глаза Олеси. Говорят, что алкоголь и наркотики в жизни не пересекаются. Ерунда. Именно вчерашний алкоголь не дал мне понять, что мы пришли в место, где сегодняшние люди готовят себя на кладбище. – Попробуй, – сказал мне кто-то, может быть тот самый, что привел нас в эту квартиру, а может – кто-нибудь другой. – Что это? – То, что надо. У меня в руках оказался шприц. Того, что такой же шприц дали и Олесе, я не заметил. Кто-то тер мою руку, кто-то иглой искал вену на локте, а потом стало не то, чтобы хорошо, а как-то пусто. И ощущение этой пустоты длилось довольно долго. Я пил холодную воду, становился под душ, но ощущение пустоты и мути не проходило – словно я сунул голову в пыльный мешок. Как чувствовала себя Олеся, я не знаю, но, кажется, ее рвало. Наверное, к наркотикам тоже нужна привычка. Последняя привычка в жизни … …Больше я никогда не был в этом доме. И даже не смог бы найти его, потому, что не помнил, как мы возвращались. А потом я получил какие-то деньги, за какую-то работу, отдавал какие-то долги, и делал долги новые. Пил водку и вино. Даже одеколон, «Розовую воду» и зубной эликсир «Лесной» пил. И о том, что мы с Олесей «укололись» я почти забыл. А потом был последний вытрезвитель и вторая психоневрологическая больница города Калуги. Доктор Зарычев и диагноз: гепатит С… Обо всем этом я должен был рассказать сразу после того, как открою дверь, перед которой стою. …Когда-то, на переправе из детства в юность, за какой-то проступок, меня вызвали на какое-то бюро – кажется, это так тогда называлось. Там сидели учителя и учительницы и укоризненно качали головами. А еще, они как-то безнадежно вздыхали. Вот так же вздохнула дверь, когда я, наконец, ее открыл. Открыл, думая, что все самое страшное, я уже знаю… …Все мы чего-нибудь не знаем. Только в разных вопросах. И пока происходящее незнание не касается нас самих – это не страшно… — 59 —
|