6. Годовщина

Самое нелепое, что я видела в жизни — это моя мать в трико. Она включает видеоплеер с сорокапятиминутной спортивной программой, минут пять смехотворно крутит задом, затем все выключает и идет на кухню. Подходишь ближе и чувствуешь, как она взвинчена; а еще видишь дорожки от высохших слез на щеках. Потом заглядываешь в коробку с шоколадным печеньем, а там половины уже нет.

— У нас сегодня годовщина свадьбы, — говорит мама рассеянно. Она занята растениями — поливает и обрезает секатором. «Вертушка» по-прежнему крутит спортивную программу, правда, никто не смотрит. Мне скучно, усаживаюсь с Инди посмотреть мультики по другому каналу.
— А сколько лет вы женаты? — спрашивает Индиго.
Тут входит отец. Мама только собралась что-то сказать, как он фыркает:
— Какая разница? Нет никакой любви, все это химические реакции. День святого Валентина — обман и жульничество.
Господи, ну и тупица.
— Что ты понимаешь? — спрашиваю я. — Да и вообще, не лицемерь. У тебя на руке татушка с именем жены.
Он бросает взгляд на запястье, потом тупо пялится в наши мультики. Скуби Ду и Шэгги драпают от вовсе не страшного чудовища. Я вижу на отцовском лице неуверенную улыбку и слышу в ответ:
— Ты просто юная идеалистка. Подрастешь — поумнеешь.
Встречаюсь с ним взглядом.
— Ты тоже подрос и поумнел?
Теперь и Инди внимательно смотрит на него.
— Я никогда не был идеалистом. Я всегда был реалистом. — Отец плюхается в огромное кресло. — И я всегда был занят — зарабатывал деньги, чтобы ты с сестренкой каталась на лошади и училась ненавидеть своего папу. — Нервно хохотнув, он протягивает руку и требу шит длинные волосы Индиго.
— А я всегда буду любить тебя, папочка! — верещит она и прыгает с кровати ему прямо на колени.
Огромным кулаком отец шутливо мнет ее щеки.
— Ты-то, конечно, будешь любить, моя маленькая красавица!
Инди повторяет его движения, и они веселятся, боксируя и играя в драку. Мне этого не вынести — маленькая девочка внутри меня тоже хочет поиграть с ними. Но я встаю и ухожу.
— Ага, целых пять лет, а потом заработают мозги и железы, — бросаю я по пути к дверям.
— Кто это вам на хвост наступил, Ваше высочество? — В его рыке слышится злоба.
Мама испуганно озирается, на лице — изумленное непонимание происходящего; она механически продолжает опрыскивать паучник водой. Я тыкаю пальцем в свое предплечье.
— Сначала посмотри татуировку на запястье, а потом заливай, был ты идеалистом или нет. Сейчас ты просто трус, вот и все.
— Думай, что говоришь, дочь, — рявкает он в ответ. — Ты переходишь границу.
О, любимое выражение. Но я уже не в комнате, поднимаюсь, перепрыгивая через две ступеньки. В этой семье я изгой. Сейчас оплот семьи — мелкая зануда Инди. Ребенок как наркотик — стоит ей появиться в комнате, и они превращаются в сюсюкающих дебилов. А от меня только проблемы, я — живой укор совести, воплощение их жизненной несостоятельности. Потраченные впустую деньги на университет в Стирлинге, который я бросила, еще больше денег вбуханных в Миднайта, от которого, видимо, не будет толку, — он охромел на всю жизнь, а все потому, что я заставила его прыгать через слишком высокое препятствие. Хотела, дура, не отставать от этой стервы Лары с ее Алым Шутом, да куда мне до нее вообще!
Валяюсь на кровати, слушаю Мерлина Менсона «Я не святой» из моего самого любимого альбома «Золотой век гротеска» и читаю Даниэлу Слоумэн.
Здесь недавно появился парень на мотоцикле. Симпатичный такой, из Испании приехал. У него за спиной еще все время этот прилипчивый карлик Джейсон болтается. Ах, как бы я хотела сидеть там, на заднем сиденье!.. Пальцы сами собой ложатся между ног, как вдруг раздается стук в дверь и вплывает его туша. Вижу, он все еще расстроен. Прячу руку за книгой.
— Ты бы лучше в стойло пошла, мерина своего попинала, чем тут валяться да всякую чушь слушать.
Отрываю взгляд от «Жизни поневоле».
— Ветеринар сказал, Миднайту нужен отдых, еще не закончился курс противовоспалительных препаратов.
— Он и тебе велел прохлаждаться? Отведи мерина на конюшню к Ля Рю, там-то его быстро вылечат.
Черт бы тебя побрал, смени пластинку, а?
— Я делаю все, что сказал Добсон...
— Твой никчемный Добсон ни черта не знает. А как ты собираешься обойти Лару, эту ракету, на такой дойной корове?
Этот паразит только жрет и жрет; если ему все время подсыпать в кормушку, он просто лопнет. Мне кажется, ты его перекармливаешь.
— К чему пустая болтовня? — Я отворачиваюсь. Чем грубее он говорит со мной, тем сдержаннее я себя веду. Это наша с ним единственная игра, где я всегда побеждаю, — и он, в конце концов, выглядит деревенским дурачком.
Однако сейчас он не бесится; напротив — улыбается.
— А знаешь, ты здорово похудела. Это большой плюс против Лары. Не расслабляйся, продолжай. — И подмигивает мне.
От такого поведения просто блевать хочется; это у него называется приятное общение.
Ощущение — как будто в душу плюнули и надругались. Прямо так и подмывает пойти в «Бургер-Кинг» и налопаться. Он всегда прекрасно знает, как мне нагадить. И что только мать в нем нашла? Их ведь ничто не связывает. Неужели раньше что-то было? Вспоминаю фото, на которых они молоды; она — хорошенькая, он — такой, как сейчас. Не могу вообразить, что им овладел приступ нежности, даже на какое-то мгновение, чтобы навсегда запечатлеть женское имя на своей коже. Вот бы вернуть к жизни того человека, хотя бы на день!
Сейчас родители совершенно чужие друг другу. Он даже в годовщину свадьбы и минуты с ней наедине не выдержит. А посему заявил, что мы пойдем куда-нибудь отпраздновать «всей семьей». Мог бы свозить нас и в Эдинбург, и в Глазго. Пусть даже в Данфермлин или Керколди. Увы, такие простые движения души за гранью его понимания. Отец построил и отвел нас в «Ля Дюкаль». Неплохой ресторан, но ближе в Кауденбите уже некуда.
— Да, вот разгуляемся! — Я не упущу шанса поиздеваться над ним, услышав такие новости.
— «Ля Дюкаль» — милое место. — В мамином голосе звучат унижение и благодарность.
— Мне за руль нельзя — из-за милых парней из окружной полиции, — объясняет он свой выбор.
Забавно, когда надо ехать на работу, то можно. Я уже готова предложить себя в качестве водителя, но фиг вам — сегодня я выпью.
— А что, общественный транспорт отменили?
— Фу, вонючий поезд! — Индиго морщится.
— Терпеть не могу ждать поездов, а такси — это обдираловка, — объясняет он. — Итак, решено: остаемся в Кауденбите.
Не стану кривить душой, «Ля Дюкаль» мне нравится. Городишко вроде Кауденбита не заслуживает такого заведения. И перекусить есть чем, и капуччино неплохой. Если не смотреть в окно, можно даже внушить себе, что ты в каком-то приличном месте. Как написали в «Санди пост»: «Прекрасные блюда, внимательные официанты, приятная атмосфера». Насчет соседей за столом, правда, ничего не обещали, но, увы, приходится чем-то жертвовать.
— Как мило, — говорит мама. Наверное, если бы она угодила в Освенцим в сороковые годы, сказала бы то же самое.
— Так сколько лет вы все-таки женаты? — спрашивает Индиго, похрустывая гриссини.
— Теперь уже больше восемнадцати. — Отец залпом выпивает вино и снова наполняет бокал. Я протягиваю свой. Он смотрит косо, но наливает.
Когда приносят главное блюдо, у отца звонит мобильник.
— Том!..
Мамин вялый протест отклонен.
— Придется ответить. — Он подмигивает. — Я на минутку, девочки. — А потом сухо лает в трубку: — Привет, подожди минуту.
Отец выходит на улицу; вижу, как он бродит за окном, прижимая телефон к уху, словно робота-вампира, сосущего из него жизнь.
Не знаю, что он там затеял; наверняка ничего хорошего. Мне не все равно по двум причинам: во-первых, теперь он полностью разрушил сегодняшний праздник, а во-вторых, ясно, что меня он притащил сюда для отвода глаз, развлекать пустой болтовней этих двух, пока он там свои делишки обстряпывает.
— Что это он задумал? — размышляю вслух.
— А что тут гадать? — отвечает мама и добавляет: — Опять работает. Просто не может остановиться. — И горестно закатывает глаза.
Вот дубина, хочется мне крикнуть ей прямо в лицо, он себе завел кого-то, и это в лучшем случае. Но я молчу. А знаете почему? Мне просто плевать на их отношения и на их безмозглую жизнь. Ужасно хочу уехать. Уехать из Кауденбита, Файфа, Шотландии, и особенно из их дома. Навсегда.