|
Церковь гудела, как пчелиный улей, в который ворвался шмель-грабитель. Около столика со святыми дарами стоял старик Ладас, по случаю торжественного дня надевший туфли. Он купил их в Большом Селе еще к свадьбе, но надевал их только раз в году, на пасху. Туфли стали малы ему, жали ноги, и он подпрыгивал, как ворон. Выходя из дому, он нес их в руках и обувался лишь у самой церкви; после обедни он снова снимал туфли и нес их домой, вместо того чтобы они его несли. Пришел и Панайотарос, который месяцами не заглядывал в церковь. Его рябое от оспы лицо сияло от удовольствия. Он заложил за ухо сигаретку, чтобы закурить на радостях, когда Манольоса отлучат от церкви. И старуха Мандаленья, возмущенная, вся в черном, пришла полюбоваться на своего племянника, так опозорившего ее честный род своими выдумками. Она кипела негодованием против этого антихриста — ведь она всегда говорила, что противного мальчишку испортит образование! Теперь она радовалась тому, что оказалась права и Манольос угодил в лапы к черту. Пришел и Михелис, бледный, печальный, тоже одетый в черное. Все последние ночи он не мог сомкнуть глаз, и когда иной раз к утру все-таки засыпал, ему снился отец, который смотрел на него и покачивал головой, будто проклиная его. Вместе с Михелисом пришли Яннакос и Костандис; чуть-чуть позади стояли парикмахер Андонис и мясник Димитрос. — Я зарежу ягненка, — признался он парикмахеру, — я зарежу ягненка и отнесу его на Саракину, чтобы отпраздновать отлучение от церкви. Приходи и ты закусить. — И я пойду, побрею Манольоса и освежу его хорошими духами, — заявил парикмахер. — Бритва и флакон у меня уже в кармане. Остановился около псаломщика и учитель, готовясь подтягивать псалмы. Он хмурился, ему совсем не нравилось готовящееся бесчеловечное торжество. «Это несправедливо, — думал он, — здесь действуют личные страсти, низкие расчеты». Но он не осмеливался возвысить голос. С малых лет он боялся попа Григориса, своего старшего брата, который безжалостно избивал его. И даже теперь, будучи шестидесятилетним холостяком, он все еще боялся его. Показался грозный поп Григорис, похожий на пророка, с седой, расчесанной на две стороны бородой. Торопясь, он быстро закончил обедню. Его нетерпение разделяли все односельчане. Затем он взошел на амвон. Ликоврисийцы подняли головы и с ужасом смотрели на него. Как на похоронах, зазвонил колокол — одной душой становилось меньше. Поп Григорис обвел глазами толпу, еще грознее нахмурился и заговорил: — 250 —
|