|
— Вон! Вон! Уходите! Отправляйтесь ко всем чертям! Я хочу остаться один! Прибежали соседки, пали к его ногам, умоляли его успокоиться. Жена и дочери плакали. Но он все больше и больше свирепел и орал: «Вон! Вон!» Схватил их за волосы, вышвырнул из дома, запер двери на ключ, достал большую бутылку раки из шкафа, колбасу, которую купил на закуску, разложил вокруг себя горячие лепешки и улегся, полуголый, под оливковым деревом посреди двора. Он ел, пил, время от времени хватался за пистолет и стрелял, потом валился на спину, делал руками и ногами непристойные жесты. «Это тебе, подлое, — кричал он небу, — тебе, подлое!» И снова жрал и пил. Несколько дней и ночей слышали соседи, как он ревел и стрелял в воздух, а иногда начинал петь. Но понемногу его голос охрип, выстрелы почти прекратились. Через щель в воротах соседи подсмотрели — он был совсем голый, его рыжая борода стала серой от блевотины, он лежал навзничь, делал те же непристойные жесты, обращаясь к небесам, и через силу хрипел: «Вот тебе, подлое! Вот тебе, подлое!» А однажды днем все стихло. Утром щелкнул один-единственный выстрел, затем некоторое время раздавались стоны и, наконец, наступила гробовая тишина. Соседи собрались перед его воротами и заглянули в щель; Панайотарос лежал неподвижно, уткнувшись лицом в блевотину, а вокруг были разбросаны остатки пищи. — Давайте взломаем ворота! — предложил парикмахер Андонис. — Если он умер, то начнет гнить, и пойдет зараза по всему селу. — Спросим сперва попа Григориса, — предложил пономарь и побежал к попу. — Взломайте ворота, он, должно быть, отдал душу сатане, похороните его, а я вмешиваться не собираюсь! — заявил пришедший поп Григорис, который никак не мог забыть того, что Гипсоед наговорил ему в подвале. Прибежали жена и дочери пьяницы, взломали ворота. Подняли Панайотароса из нечистот. Был он смертельно бледен и так исхудал, что от него остались кожа да кости. Вероятно, он валялся на битом стекле, так как сплошь был покрыт ранами. Но он еще дышал. Жена вымыла его, как моют коней, — дочери таскали колодезную воду и лили ее на отца ведрами. Постепенно он пришел в себя, приоткрыл глаза, увидел вокруг женщин и снова разъярился. — Вон! Вон! — заорал он, пытаясь найти пистолет. Но тут же бессильно повалился на землю. Его подняли, втащили в дом, положили на койку. Парикмахер Андонис предложил пустить ему кровь, но соседки не разрешили. — Какую кровь ты хочешь у него взять, Андонис? Он и так как свеча… Давайте лучше позовем старуху Мандаленью, она заговорит злых духов, что овладели им. — 193 —
|