Христа распинают вновь

— Не торопись, дорогой Яннакос, — отозвался Манольос и пожал руку своего нетерпеливого друга. — Предоставьте мне пока одному бороться и страдать.

— Никуда ты не пойдешь! — вырвалось у Костандиса, и он протянул руку, как будто хотел удержать Манольоса. — Ты нас не оставишь!

— Куда я пойду, Костандис? Разве ты уже забыл, где встретился мой учитель с гробом господним? Тот, кто борется и страдает на одном клочке земли, тот борется и страдает на всей земле. Я буду с вами вместе всегда! Здесь в Ликовриси, на горе и на наших землях. Здесь мое гумно, сюда послал меня бог, он велел мне оставаться здесь и сражаться. Здесь для меня гроб господен.

Жена Костандиса снова показалась на пороге и что-то пробормотала. Манольос поднялся и посмотрел на звезды.

— Братья мои, наверно, уже полночь. Я должен подняться на гору, в кошару. До свиданья, я ухожу.

— Мы тоже пойдем, — добавил Яннакос. — Моя сестра, кажется, хочет спать.

— Да, уже поздняя ночь! — ответила та.

Попрощались с хозяйкой дома, стараясь добрыми словами немного ее успокоить; они жалели Костандиса, которого оставляли совершенно беззащитного в ее когтях.

— В добрый путь, ребята, — сказал Костандис, провожая их до порот. — Да будет Христос с вами!

— Дай бог, чтобы тебе не попало, бедняга Костандис, — шепнул ему Яннакос, когда уже закрывались ворота.

Было тихо и по-весеннему свежо; село спало глубоким сном; где-то далеко тявкала собака. Звезды, как мечи, нависли над тремя друзьями.

Всю дорогу они молчали. О чем было говорить? Обо всем уже переговорили.

Расставшись с друзьями, Манольос быстрым, легким шагом, как будто его снова поддерживали ангельские крылья, поднялся на свою гору.

ГЛАВА XI

Пока люди, запутавшись в своих страстях, убивали сами или пока их убивали, пока они избивали или сами подвергались избиениям, пока они стремились вознестись до небес, хлебные колосья спокойно и уверенно созревали, наливались соками и все чаще склоняли свои головки к земле, ожидая жатвы.

Девушки, повязав головы белыми платками, чтоб не опалило солнце, взяли в руки серпы и рано утром отправились на поля. Они уже успели позабыть об опасности, которая пронеслась над селом. Они смеялись и краснели, разговаривая о вдове, и принимали строгий вид, вспоминая сеиза, которого на следующее утро после казни увидели на платане, полуголого и изуродованного. Дул ветер, и страшный труп с высунутым синим языком, поскрипывая веревкой, раскачивался, как колокол.