|
Но зато их лица прояснялись, когда речь заходила о Манольосе. Их матери, которых ага прогнал с площади, без конца рассказывали, как этот юноша вышел из ворот дома аги, гордый, белокурый, красивый, как архангел. Зря, оказывается, говорили злые языки, будто его лицо распухло от проказы! Ложь это была; конечно, ложь, ибо лицо его, подобно солнцу, сияло совершенной красотой! Девушки подошли к спелым хлебам и начали ловко работать серпами, словно гнались за кем-то и, догнав, обнимали. Набрав в охапку много колосьев, они оставляли за собой снопы. Кудахтали при этом и насмехались над парнями своего села, без умолку болтали об их недостатках. Тот немного горбат, у того ноги кривые, а третий — заика… И больше всех доставалось как раз тому, к кому втайне они были неравнодушны. Жена Панайотароса с двумя дочерьми, Пелагеей и Хрисулой, тоже вышла жать на свое маленькое поле. Эта рано постаревшая несчастная женщина со страдальчески вытянутым лицом, напоминавшим изображения на иконах, повязавшись по-вдовьи черной косынкой, устало и молча шла впереди дочерей. Зачем она родилась на свет? Что плохого сделала она богу? За что он так ее мучает? И что плохого сделал ее муж? За что стал он горьким пьяницей, блудным сыном, посмешищем села? Когда-то это был честный, неразговорчивый парень, работяга; проходя мимо ее дверей, он дрожал и не смел даже глаз поднять, чтобы посмотреть на нее! Она была доброй молодой хозяйкой, он — бедняком. И вот однажды его позвал к себе ее покойный отец. «Панайотарос! — сказал он ему, — ты мне нравишься. Ты бедный, но работящий и честный человек. Я знаю, ты любишь мою дочь; возьми же ее с моего благословения!» И он на ней женился, и все шло хорошо до того проклятого дня, когда встретилась ему вдова! — Будь она проклята! — бормотала жена Панайотароса. — Эта сука меня погубила… Господи, слышишь ли ты честных женщин? Услышь меня, — отправь ее в ад, и пусть она жарится там вместе с Иудой! Но едва она произнесла это имя, как тут же вздрогнула. Выходило, она молилась богу, чтобы тот не разлучал ее мужа с вдовой даже в аду. Она остановилась в испуге. За нею шли ее дочери, полные, смуглые, краснощекие, с густым черным пушком на щеках и верхней губе, пахнущие потом. Они о чем-то сплетничали и посмеивались. — Опять что-то вспомнила старуха. Смотри, остановилась как вкопанная! — сказала младшая сестра, Хрисула. — Об заклад готова побиться, что она опять вспомнила вдову! — сказала Пелагея и снова засмеялась. Мимо озабоченно проковылял босой, сгорбленный старик Ладас. Повернув голову, он посмотрел на них; а они уже подошли к своему маленькому полю и сняли с плеч серпы. — 190 —
|