|
- Товарищи. - На предмет? - Машину присылают. - Но такси ведь заказано? - Говорят, и речи быть не может. Проводят по высшему разряду. Через депутатский зал. - А чем отличается? - Нет досмотра. Внезапно с криком: "Солнышко!" Анастасия бросилась прямо через ледяную клумбу - протягивая руки к всплывшей над Москвой полной луне. Инеc поймала ее уже на самом краю - перед троллейбусом. Еще трех ей не было, а озверела дочь так, что зубами вцепилась в руку и орала, волочась, пока ей не погрозил поддавший прохожий: - Эт-то солнышко цыганское. Инеc набивала чемодан плюшевыми собаками, когда он вошел с туго завязанной папкой: - Раз без досмотра? Она не взяла. Надавила коленом, защелкнула. Он возмутился: - Но почему? Если шанс? Из сортира она крикнула: - Принеси мне блокнот и чем писать. - И потом: - Не стой здесь, у меня срач! В этих стенах больше ни слова. Только переписывались, а на рассвете все кремировали на чугунной сковородке. В тумане поджидал катафалк. Водитель был в шапке детского размера, но не разновидности - из черного каракуля с кожаным верхом. При переразвитом плечевом поясе был он почти что микроцефал. Даже Анастасия молчала. На сиденье он нашел влажную руку Инеc. Проступило здание международного аэропорта Шереметьево. - Ждать? А после прямо на площадь Дзержинского! - Спасибо, не надо... Она открыла стекло двери, он вкатил Анастасию на красную дорожку. Русская красавица в форме Аэрофлота, которая радовалась им от лестницы, сохранила улыбку: - Залом не ошиблись, молодые люди? Депутатский. - Тогда нет. Извинившись, узнав имя, служащая пробежала список накладными ресницами, вернулась к началу и по второму разу вела лакированным ногтем. - Сожалею, но... Вас здесь нет! Глаза Инеc засияли. Она выиграла. И пари, и, возможно, свободу... Выкатившись в туман, Александр сказал: - Мир ловил меня и не поймал? - Почему, знаешь? - Везет. - Школа, - ответила гордо она. - Школа Висенте... Очередь в общем зале исчезала за перегородкой стремительно. Посадка заканчивалась. - Паспорт? - Я не лечу. Качу... Его отстранил шлагбаум руки, под которой он передал Инеc ручки креслица с дочерью, а потом чемодан. С одними игрушками. После досмотра она, Зоркий Сокол, обернулась с галереи, но искать в толпе не было времени, и он навсегда запомнил это ее выражение - усилия под тяжестью и легкой досады. Пил он коньяк. Из кофейной чашки, а бутылку держал за пазухой. Чопорные стюардессы "Люфтганзы" за столиком сменились сразу тремя японцами, механиками в дутых безрукавках. Увидев, как он наливает себе из-под пальто, они умолкли, потом дружно пересели, и больше за его столик не садился никто. Он посмотрел на часы. Воздушное пространство СССР было уже покинуто, а он все сидел - боком к столу. Подошвы упирались в ребристый радиатор, который грел ноги над носками, а он экономно отпивал, стряхивая пепел в блюдце и медленно пьянел. К стеклу перед ним подъезжали и отъезжали, брызгая грязью, машины, потом вдруг проступила даль полей, с которых снег еще не сошел. Уже была совершена посадка в парижском аэропорту Руасси, а он, бутылку закатив под радиатор, никак не мог заставить себя подняться. — 106 —
|