|
Кроме е...х рукописей и тех, кто ими интересовался, в стране не ожидало ничего. Именно в тот момент в бетонном желобе парижской кольцевой дороги Висенте завел руку за спину сиденья и похлопал по колену дочери, которая уже сбросила удушливую шубку: - Bonita... Та выдула пузырь жевательной резинки. Излучая профессиональный оптимизм, он взглянул на Инеc: - Что же, культурную миссию ты, по-моему, выполнила. Надеюсь, навсегда? - Он тебя любит. В его улыбке появилось нечто хищное. - Не меня. Идею отца, без которого родился. Помочь я тут ничем не смогу. И никто. - Но тебе же только бровь приподнять? Он повысил голос: - Тем более в данном контексте. Сами породили своих диссидентов, сами пусть разбираются. Мы ни при чем, вы с ней тоже. Она заставила себя улыбнуться: - Муж и жена - одна сатана. - Не впадай в мистицизм. - Я не впадаю: Там поговорка такая. Он отвернулся. - У меня впечатление деградации. А могло быть иначе... В зеркальце заднего обзора Гомес выстрелил взглядом, полным укора. С выгиба бетонных стен эстакады разноцветных граффити влетали прямо в сознание, возвращая "черную овцу" на Запад - в мир "лево-правой" шизофрении... "Сангрия", в данном случае, просто красное вино, ломтики фруктов и позвякивание льда, когда тиа, добавляя серебряным ковшиком, рассказывает под портретом Сенеки: - Белые нас сразу же арестовали. Еще был старший брат, не знаешь? Умер. Анархистом был: "Власть развращает". Не выдержал тюрьмы. - А ты? - Красота спасла. Знаешь, какая я была? Когда шла в церковь, мужчины на колено падали и шляпу мне к ногам. В тюрьме не я, из-за меня ломались. Волосы были такие, что надзирательницы - монашки - сами мне вычесывали гниды. Хуже стало, когда освободили. В городе со мной не здоровался никто. Человек-невидимка. Пустое место. Твой отец оставил два адреса - лучшего друга и одного врача. Друг отвернулся, a medico сделал нехорошее предложение. Коммунисты оказались sin cojones*. Вот белый один, тот был мужчина. Молодой офицер. Ничего у нас не было. Это было тогда невозможно, и тиа делает отступление на темы эксцессов теократии, победившей в отдельно взятой Испании: прекрасному полу на людях запрещалось, и не только под страхом быть названной puta**, но едва ли не под угрозой полиции, все велосипеды, штаны, ноги без чулков, кружевная прозрачность, платья до колена, платья в обтяжку и даже с короткими рукавами. Так что с офицером они только прогулялись по площади - вечерние пасио, знаешь? Его вызвали: "Она - сестра красного". А он им: "Не отрекусь от любви". Его отослали на север. Потом голод. Мать умерла. Самое ценное, что оставалось, это пишущая машинка твоего отца. Пришлось продать, чтобы похоронить по-человечески. За гробом только священник и я. Люди смотрели из-за занавесок. Но потом меня пригласила жена известного банкира. А ты, говорит, осанки в горе не теряешь. Уважение. Это у нас открывает и души, и двери. В конечном счете, важно не какой ты партии, а какой ты человек - твой стержень. Этот банкир, он уже был старичок, помог устроиться в сберкассу. Работала, откладывала деньги. На учебу - хотела стать архитектором. Но банкир другому научил. Он потерял зрение. Я ему читала вслух, а он учил меня делать деньги. Как играть на бирже, куда лучше вкладывать, что покупать. Потом мне повезло. На моих землях откопали древнеримские развалины. Все продала и вложила в недвижимость. Вот мое экономическое чудо. Мультимиллионерша в песетах. За спиной называют нуворика, но, как ты видишь, все здороваются. Донна Ана зовут... — 107 —
|