|
Изголовье кровати у нее с овальной рамой, из которой выпирает набивка - голову упирать. Рядом - вибромассер, револьвер. Задвигая ящичек, тиа усмехается: "На всякий случай. Друг из Парижа привез..." На следующий вечер она надевает жемчуга, вбивает ноги в черные туфли. Клуб, где встречаются отцы города. Еще одна дискуссия в дыму. Фантазмы другие, но столь же яростные. Перед уходом старик: - Я очень богатый человек. Знаешь, old money***! Реакционер и антикоммунист. Но отцу передай, что, как врага, я его уважал. Крутолобый и с сигарой. - За что? Он обиделся: - У нас была вера. Вам, молодым, не понять... * Без яиц (исп.) ** Б... (исп.) *** "Старые деньги" (англ.) Утром в воскресенье тиа осторожно: - Если бы согласилась пойти со мной в церковь, это было бы как знак уважения. Единственное место, где не жарко. Ладан. Полумрак и шепот: - Пришла... в церковь пришла... Это - событие. Их с теткой обступают. Дочь красного вернулась в лоно. Священник ее возраста, работая кулаком, два часа говорит с амвона, что, если к власти придут левые, человека мы им не отдадим. Мы будем защищаться. Ибо без церкви, без христианского воспитания детей, в этой стране все рухнет. Андалузия - это оплот. Бастион. Прихожане внимают. Все эти дни в кафе карманы комбинезона Анастасии мужчины набивают монетами для "флиппера". Она разгружается, раздавая пожертвования и, шевеля губами, ставит свечки. Над ней испанский гиперреализм. Безутешная Божия Матерь, распятый Христос. Они, как живые. Кровь тоже. Ночь. Ледяной "гаспаччо". Чеснока столько, что одним выдохом отпугиваешь вампиров. Тиа зажигает сигарку "Давидофф" и укладывает на кожаный пуф свои ноги со ступнями, выдающими происхождение: - Анна Австрийская? Точно не знаю, но какая-то королева, которая недолго пробыла в Мадриде замужем, привела свой полк - то ли немцы, то ли швейцарцы. В наших местах растворились. Бабушка твоя была очень высокая. И глаза голубые. Очень жесткая. Но и время такое. Ненависти было уже очень много. Вскипали мгновенно. Чуть что, за наваху. Когда отца зарезали, Висенте шести еще не было. Определили его к свинопасу. Маленький был, но обид не прощал. Раз попросил напиться, крестьянин не дал. Почему? Потому что из одного кувшина отопьешь, баланс нарушен: осел в горах тебе всю воду расплескает. А потом он попал под грозу. В горах это страшно, крестьяне боятся. Стал стучаться под крышу, где Висенте со свиньями, тот не пустил. Это сразу отметили - мальчик с характером. Сирота - он у всех на виду. Научился играть на кларнете и в город ушел. А играл он так, что сразу взяли в муниципальный оркестр на зарплату, и он нас вытащил за собой. Закончил техническую школу, стал механиком. Бедный, худой был, но гордый. Знаешь наших? "Лучше дырка в штанах, чем заплатка". А в школе преподавал социалист, любимый стал учитель. Уговаривал продолжать учебу, ехать в Мадрид, в университет. А потом... Ровно сорок лет назад, и жара, как сейчас. Вдруг все взорвалось. Мятеж. Расстрелы пошли. Монахинь, священников, жандармов - Гражданскую гвардию. Даже нотариу-са. Учителя тоже. Перед той школой и расстреляли. А они тогда город держали от марокканцев. Кто до вечера доживал, ночевать возвращался. Мать зарезала петуха, но когда он пришел и узнал, есть не смог, прорыдал до рассвета. Думали - все. Отречется. Но утром он снова - винтовку на плечо и ушел. Высоту они взять не могли, всех убивали. Он гранаты схватил и в атаку. Кто поднялся за ним справа-слева, тех обоих убило сразу, он весь в крови вернулся, мы подумали - ранен. Ночь не спал, все рвало. — 108 —
|