|
Итак, людей невозможно понять до конца. Как и во всех подобных случаях, когда проявляется наша ограниченность, мы заменяем выбранную часть мира (то есть окружающих людей) упрощенной моделью и в дальнейшем имеем дело именно с этой моделью, более или менее успешно заменяющей нам реальность. А так как ближе всего и понятнее всего нам модель самого себя, модель других людей мы строим именно на основании этой самой модели себя. Проще говоря, в подавляющем большинстве случаев обо всех остальных людях мы судим по себе. Причем точно так же поступают и создатели всех, даже самых сложных, теорий, призванных объяснить поведение людей. Именно поэтому главная или даже единственная ценность любой такой теории состоит в том, что она хорошо характеризует личность своего создателя. А искать что-то большее в них не имеет особого смысла. Создав свою модель окружающих людей, мы в дальнейшем при любом общении строим свое поведение исходя именно из этой модели, то есть общаемся не с реальными людьми, а с их образами в нашем сознании, нашими представлениями о них. Модель выполняет при этом роль своеобразного фильтра, отсекая ненужное, окрашивая в тот или иной цвет все пропускаемое через себя. Причем фильтр этот работает в обоих направлениях, обрабатывая как то, что исходит от нас, так и то, что приходит к нам. А так как модели для разных людей у нас разные, все утверждения о том, что возможно одинаковое отношение ко всем людям без исключения, бессмысленны. Например, при разговоре с любым человеком мы обязательно выбираем такие слова, такую интонацию, такую мимику, такую позу, чтобы быть правильно понятым именно этим человеком. И при этом вовсе не обязательно подразумевается благожелательное отношение к собеседнику, когда стремление облегчить ему восприятие вполне логично. Иногда нам важно дать понять свое равнодушие к человеку или даже неприязнь, вражду, но опять же это равнодушие, эта неприязнь, эта вражда должны быть понятны именно ему, а не кому-то абстрактному. Даже когда мы говорим неправду, хотим обмануть человека, мы обязательно облекаем эту неправду в такую форму, чтобы поверил именно он. Даже когда мы угрожаем, мы выбираем те угрозы, которые, как мы считаем, наиболее страшны для данного человека. Другое дело, что в случае, когда мы ошибаемся в оценке собеседника, когда наша модель данного человека не слишком верна, все наши старания могут пропасть даром или дать противоположный результат: он может понять все совсем не так, как нам хотелось бы. И точно так же все, что говорит любой наш собеседник, мы обязательно воспринимаем с учетом своих представлений о нем, с учетом нашей модели этого конкретного человека. В таком случае тоже возможны очень серьезные ошибки, искажение нашим внутренним фильтром смысла услышанного и увиденного вплоть до полной противоположности, когда наша модель неверна. Например, любые уверения в дружбе, исходящие от того, кого мы заранее считаем своим врагом, покажутся нам опасной ловушкой или просто наглым издевательством. В то же время любая подлость, любая угроза, исходящая от человека, которого мы считаем своим другом, воспринимаются нами всего лишь как невольная ошибка, оговорка, которую вполне можно простить, или как неудачная шутка. Любая умная мысль, высказанная тем, кого мы считаем глупцом и невеждой, вызовет у нас раздражение и отторжение, желание спорить и отрицать очевидное. Зато любая глупость, услышанная от того, кого мы считаем очень умным, заставит нас серьезно задуматься, глубоко проанализировать свои убеждения, попытаться найти скрытый истинный смысл там, где его нет и быть не может. Причем все это относится не только к прямому общению, но и к общению через посредство произведений искусства: книг, картин, фильмов, музыки. Если мы кого-то считаем гениальным, то любое его произведение, даже самое неудачное, мы стремимся объявить превосходным, вечным, бесценным, достойным восхищения. А если о ком-то мы не знаем ничего или имеем о нем невысокое мнение, то все, созданное им, кажется нам мелким, незначительным, подражательным, не стоящим внимания. — 87 —
|