Проклятие профессии. Бытие и сознание практического психолога

542

Проклятие профессии

Постскриптум собратьям по ремеслу

543

лезнования, в чем честолюбивый спортсмен не нуждается. Но идти к человеку в такую минуту психолог обязан! И как бы он ни встретил тебя (жестко, сурово, озлобленно), ты не видишь этого (а как это нелегко!) и сразу (именно — сразу!) доверительно и с надеждой в голосе произносишь совсем не то, чего ждет он, а — например: «Сережа, мне надо с тобой посоветоваться».

Всегда видел в ответ удивление в глазах человека, ду­мающего в такую минуту о чем угодно, но только не о том, что сам он может кому-то другому помочь.

В такой целенаправленной психотерапевтической бе­седе задача — пойти дальше «совета», продлить разговор, против чего пациент (назовем его так) обычно не возража­ет, перейти затем от «совета» к изложению не его, а своей проблемы, если надо — придумать ее (!), и может быть, поныть, пожаловаться на «случившееся» и на судьбу, и таким образом попасть на одну душевную волну с пациен­том, а теперь и твоим психологом одновременно (!).

Опыт показал — метод обеспечивал стопроцентное по­падание, решал задачу. Человек успокаивался, приходил в себя, преображался на глазах! Сопереживание было дей­ствительно опережающим!

Так что же, и в мою дверь кто-то должен постучаться сейчас, войти и сделать вид, что ему сегодня не лучше, чем мне? К психологу должен прийти психолог?..

Но жду ли я его, хочу ли чьей-то помощи? Пожалуй — нет! Хотелось бы решить эту личную проблему, как и рань­ше, самому. И потому — те же раздумья. Да, все труднее становится работать и — тот же вопрос: «Почему?»

Вероятно, что-то изменяется во мне, в моей личности или в личности тех, с кем я, говоря специальным языком, «взаимодействую», пытаюсь взаимодействовать, найти нить, связывающую нас, сделать все, чтобы стала она прочной, и всегда помогать (!), желательно во всем — ив его деле, и в личной жизни, и в здоровье, и в вечной борь­бе с самим собой: с наследственностью, слабостями, с па­мятью об уже накопившихся грехах.

А насколько было бы легче, если бы удалось устано­вить, доказать, что дело не во мне (я — тот же!), и успоко-

ить себя наконец — мол, причина в ином: спортсмен сегод­ня стал другим и потому (только поэтому!) все стало труд­нее, чем было вчера, и тем более — двадцать лет назад.

«Он» на самом деле стал другим — наш спортсмен, боец, гладиатор, иногда — когда выступает больным (а это сплошь и рядом) — камикадзе.

Я уже встал, открываю дверь, выхожу. И представляю их лица, тех, кому обязательно должен улыбнуться через пять минут. Вижу отличающее их (практически всех) от героев прежних (моих) поколений. Прежде всего — все чисто внешнее: более гордо поднятые головы, сильный и настороженный (всегда настороженный!) взгляд, и если всмотреться в эти глаза (хватило бы только силы глубже всмотреться!), то понадобится какое-то время, чтобы по­том прийти в себя от воздействия сильнейшей энергии, исходящей от странного сочетания достоинства и жестоко­сти, что отличает обычно немало проживших и настрадав­шихся людей. А в целостном образе — недоступность...