|
Но я остаюсь при своем мнении и включаю еще один фактор: судьба. За мои годы в спорте перед глазами прошли судьбы многих спортсменов, и среди них были ярко выраженные «фартовые», которым почти всегда сопутствовала удача, и они шли кратчайшим путем к своей самой большой победе, и «нефартовые», — им, наоборот, отчаянно не везло с травмами и болезнями, с жеребьевкой и личной жизнью — тем самым тылом, который является фоном деятельности. Как пример, хочу привести один вид — шахматы. В десяти матчах на первенство мира участвовал я как психолог и, кажется, знаю немало о концентрации и собранности перед партией и о восстановлении после нее, о режиме работы и отдыха в процессе длительного матча и прочем, что может очень помочь шахматисту. Делал я все это со стопроцентной отдачей во всех десяти матчах, но в двух из них все равно было поражение. И не потому, что проигравшие были объективно слабее или играли хуже своих противников. Нет, силы были примерно равны, но на стороне наших противников была судьба. В отдельных партиях им сказочно везло, причем ровно столько, сколько необходимо было для победы. Хотя психологов у них не было, но казалось тогда, что есть кто-то, кто сильнее меня. Чем больше прощаний в моей жизни, тем дороже они стоят, тем труднее к ним привыкнуть. И вот сидит сейчас передо мной этот человек — Майя, и я еще не знаю, хватит ли сил, чтобы попрощаться весело, так сказать — оптимистически. Поворачиваюсь к ней. Она смотрит в окно и о чем-то сосредоточено думает. Я тоже думаю, что вот такой хрупкий на вид человек стал этапом в моей работе и даже — в 348
жизни. Чисто профессионально я действительно удовлетворен тем, что мы сделали это! Продолжаю смотреть в ее лицо. Хочу запомнить это ее выражение усталого спокойствия — типичный нюанс состояния спортсмена после победы. Пауза затянулась, и она, почувствовав это, повернула ко мне лицо, и что-то дрогнуло в ее глазах. И она смущенно улыбнулась. Потом спросила:
Молчим, и в эти несколько секунд как-то отчетливо доходит до меня, что, видно, такова судьба в спорте — терять и, может быть, навсегда «своих» людей. Мы встаем, и я протягиваю ей руку. Она медленно подает свою руку и говорит:
Я шел к нашему автобусу дальней дорогой. Не хотел никого видеть, шел и думал, что попрощался не так, не сказал чего-то, что надо было сказать. И вдруг донеслась музыка, навсегда знакомая музыка вольных упражнений Иры. «Кто там играет в выходной день?» — подумал я, и что-то подсказало: «Посмотри!» Я осторожно подошел к открытой двери зала и увидел Веру Николаевну, сидящую на краю ковра, и Иру, которая делала свои красивые вольные со слезами на глазах. — 223 —
|