Тошнота

вяло копошились под одеялом, потом рука отяжелела. Я подумал о маркизе де

Рольбоне -- в конце концов, что мне мешает написать о нем роман? Рука

скользнула вдоль бедра хозяйки, и я вдруг увидел маленький сад, заросший

приземистыми, широкими деревьями, а с них свисали огромные, покрытые

волосками листья. И всюду кишели муравьи, сороконожки и моль. Были тут

животные еще более отвратительные: тело их состояло из ломтика поджаренного

хлеба -- из таких делают канапе с голубями, двигались они боком, переступая

на крабьих клешнях. Листья были черным-черны от всех этих насекомых. Позади

кактусов и опунций стоящая в городском парке Велледа указывала пальцем на

свои половые органы. "Этот сад воняет блевотиной!" -- крикнул я.

-- Я не хотела вас будить, -- сказала хозяйка, -- но складка простыни

натирает мне ягодицы, и потом мне пора сойти вниз, обслужить клиентов с

парижского поезда.

Канун поста

Я высек Мориса Барреса. Нас было трое солдат, и у одного из нас

посередине лица -- дыра. Морис Баррес подошел к нам и сказал: "Молодцы" -- и

каждому дал по букетику фиалок. "А я не знаю, куда его девать", -- сказал

солдат с дырявым лицом. И тогда Морис Баррес сказал: "Сунь его в дырку в

своей голове". "Я суну его тебе в задницу", -- ответил солдат. И мы положили

Мориса Барреса лицом вниз и стали стаскивать с него штаны. Под штанами у

него оказалась кардинальская мантия. Мы задрали мантию, а Морис Баррес стал

кричать: "Осторожней! У меня брюки со штрипками". Но мы высекли его до крови

и лепестками фиалок выложили на его заду голову Деруледа.

С некоторых пор я слишком часто запоминаю свои сны. И как видно, во сне

беспокойно мечусь на постели -- по утрам одеяло всегда валяется на полу.

Сегодня канун поста, но для Бувиля этот день мало что значит: во всем городе

едва наберется сотня человек, которые рядятся в карнавальные костюмы.

Когда я спускался по лестнице, меня окликнула хозяйка:

-- Вам письмо.

Письмо. Последнее письмо я получил в мае прошлого года от хранителя