Тошнота

мгновениям нынешнего воскресенья и сливает их воедино, придавая им смысл: я

пережил этот день для того, чтобы под конец прийти сюда, прижаться лбом к

этому стеклу и смотреть на это тонкое лицо, расцветающее на фоне гранатовой

портьеры. Все замерло, моя жизнь замерла: это громадное стекло, тяжелый,

синий, как вода, воздух, это жирное, белое растение в водной глубине и я сам

-- мы образуем некое единство, неподвижное и законченное, я счастлив.

Когда я вновь очутился на бульваре Ла Редут, я уже не ощущал ничего,

кроме горького разочарования. Я думал: "Пожалуй, ничем на свете я не дорожу

так, как предчувствием приключения. Но оно является по своей прихоти и

мгновенно уходит, и когда оно уходит, я исчерпан до дна! Но неужто же оно

наносит мне эти краткие иронические визиты лишь для того, чтобы доказать

мне, что я прохлопал свою жизнь".

А за моей спиной, в городе, на его прямых, освещенных холодным светом

фонарей улицах, агонизировало громадное социальное явление -- воскресенье

приходило к концу.

Понедельник

Как я мог вчера написать эту дурацкую, напыщенную фразу: "Я был совсем

один, но я шагал, словно вступающее в город войско"?

Мне нет надобности сочинять пышные фразы. Я пишу, чтобы прояснить

некоторые обстоятельства. Надо остерегаться литературщины. Надо писать

первое, что просится на кончик пера, не выбирая слов.

По совести, мне противно, что вчера я отдал дань возвышенному. Когда

мне было двадцать лет, я напивался и потом уверял, что я из породы Декартов.

Я отлично понимал, что пыжусь, но продолжал свое, мне это нравилось. А на

другой день мне было так мерзко, точно я проснулся на кровати среди

блевотины. Когда я пьян, меня не рвет, но лучше бы уж рвало. Вчера я даже не

мог бы оправдаться, что пьян. Я просто воодушевился, как дурак. Мне надо

очиститься с помощью отвлеченных мыслей, прозрачных, как вода.

Чувство приключения, безусловно, не зависит от событий --