Тошнота

приподнимает шляпу, чуть наклонив голову, чтобы помочь ей отделиться от

головного убора, жена его слегка подпрыгивает, изображая на своем лице юную

улыбку. Чья-то тень, поклонившись, проходит мимо них, но улыбки-близнецы в

силу некоего остаточного магнетизма еще секунду-другую держатся на губах у

обоих. Когда господин и дама встречаются со мной, выражение их лиц вновь

стало бесстрастным, хотя вокруг рта еще порхает радостное оживление.

Но вот и конец: толпа стала тише, приветствия более редкими, витрины

магазинов уже не так изысканны -- я дошел до конца улицы Турнебрид. Может,

перебраться на другую сторону и пойти назад? Но пожалуй, с меня хватит, я

вдоволь нагляделся на розовые лысины, на ничтожные, благовоспитанные,

стертые лица. Перейду площадь Мариньян. Я осторожно выдираюсь из потока и

вдруг рядом со мной из черной шляпы выскакивает голова, принадлежащая,

бесспорно, человеку из хорошего общества. Это муж дамы в синем. О!

Великолепный длинный череп долихоцефала, поросший короткими жесткими

волосами, великолепные американские усы с проседью. Но в особенности хороша

улыбка, дивная, учтивая улыбка. Вдобавок на носу у господина примостилось

пенсне.

-- Это новый чертежник с нашей фабрики, -- говорит он, обернувшись к

жене. -- Не понимаю, что он может здесь делать. Славный мальчуган, очень

робкий, он меня забавляет.

У витрины колбасника Жюльена молодой чертежник, только что вновь

накрывший голову и весь еще розовый от смущения, с упрямым видом потупив

глаза, являет все признаки сладострастного восторга. Нет сомнения, в это

воскресенье он впервые отважился пройтись по улице Турнебрид. Вид у него

такой, будто он побывал у первого причастия. Сцепив руки за спиной, он

отвернулся к витрине с выражением стыдливости; он глядит, не видя их, на

четыре сосиски в блестящем желе, раскинувшиеся на гарнире из петрушки.

Из колбасной выходит женщина и берет его под руку. Это его жена: она