Тошнота

последним фразам, которыми мы обменялись накануне. Чего же она хочет сейчас?

Я не могу угадать.

Поднимаю глаза. Анни смотрит на меня даже с какой-то нежностью.

-- Выходит, ты совсем не изменился? Все такой же глупый?

На ее лице удовлетворение. Но до чего же усталый у нее вид!

-- Ты дорожный столб, -- говорит она, -- столб, который стоит на

обочине. Ты невозмутимо сообщаешь и всю свою жизнь будешь сообщать, что до

Мелена двадцать семь километров, а до Монтаржи сорок два. Вот почему ты мне

так необходим.

-- Я тебе необходим? Я был тебе необходим все четыре года, что мы не

виделись? Хорошо же ты скрывала свои чувства.

Я говорю это с улыбкой, иначе она подумает, что я на нее в обиде. Но я

чувствую, что улыбка получилась насквозь фальшивая. Мне не по себе.

-- Как ты глуп! Видеть тебя -- если речь об этом -- необходимости у

меня, конечно, нет. В тебе, понимаешь ли, нет ничего такого, что особенно

радовало бы глаз. Но мне необходимо, чтобы ты жил на свете и чтобы ты не

менялся. Ты как платиновый метр, который хранится где-то, не то в Париже, не

то поблизости. Не думаю, чтобы кому-нибудь когда-нибудь хотелось его видеть.

-- Вот и ошибаешься.

-- Не важно, мне во всяком случае не хочется. Но я рада, что он

существует, что он равен в точности десятимиллионной доле четвертой части

земного меридиана. И я думаю об этом каждый раз, когда при мне что-нибудь

измеряют в квартире или когда я покупаю материю.

-- Вот как? -- холодно говорю я.

-- Но ведь я могла бы думать о тебе просто как о некоем абстрактном

свойстве, о своего рода мерке. Ты должен быть благодарен, что я каждый раз

вспоминаю при этом твое лицо.

Итак, вот они опять, наши классические препирательства, которые в былые

дни мне приходилось поддерживать, испытывая в душе простые, пошлые желания:

сказать ей, что я ее люблю, стиснуть ее в объятьях. Сегодня у меня никаких

желаний нет. Разве что помолчать, посмотреть на нее и в молчании ощутить все