|
Ты дремлешь, а оно
Бессмысленно глядит, как утро встанет, Без нужды ночь сменя; Как в мрак ночной бесплодный вечер канет, Венец пустого дня! (Е. А. Боратынский)
Подлинно символ есть начало интеграции. Здесь морфема его преодолевает свой обособленный и отвлеченный смысл, становясь условным способом рассмотрения реального смысла. Смещается, так сказать, самый центр познавательной вселенной; терминоцентризм уступает место новой композиции, где самый термин оказывается зависимой величиной способа его употребления. Символически понятый, тевмин есть уже не обозначение, а обнаружение, не указание на самого себя, а указание на другое. Сюм-балло-совместный бросок, сталкивание, створение, сопряжение, совпадение, созачатие; неисчерпаемую градацию значений предлагает нам это греческое слово. Смысл их один: ничто не ограничено собой, не довлеет себе, не исчерпывается собою, но властно требует иного, ибо связано с иным химическим сродством. Символ-жест, указание, деяние (gestio); мысль, прикоснувшаяся к нему, разрывает путы "специальностей" и во мгновение ока "переносится" в неоднородные пространства новых открытий. Змея указала Кекулли на бензоловое кольцо: органная музыка перенесла Лагранжа к вариационному исчислению; квадратный корень эйнштейновской формулы для энергии-массы привел Дирака к предсказанию античастиц. "Эврика"-вот подлинное имя символа во всех его проявлениях. И здесь же действительный ключ к его пониманию. Не все то символ, что кажется таковым,-гласит нам прежде всего опознание символа. Мы неоднократно отмечали модальность символа, трояко представляющую его в аспекте возможности, действительности и необходимости. Многообразны формы проявления символа; символичным может быть знак и расположение знака; одна и та же вещь может не быть символом в какой-то ситуации и быть им в другой. Очень часто символична именно деталь; кажущаяся незначительной при поверхностном взгляде, она по сути определяет целое. Можно сослаться в качестве примера на такую "деталь" в романе Г. Гессе "Игра в бисер", подмеченную А. В. Гулыгой. Пример поучителен и ценен не только в плане истолкования романа, но и как выразительное свидетельство своеобразной жизни символа; именно здесь мы встречаемся с тоном, делающим музыку. "Игра в бисер" сопоставляется А. В. Гулыгой с диалектикой раба и господина в "Феноменологии духа" Гегеля. "Швейцарский писатель подхватывает эту своего рода философскую притчу... Его герой Кнехт (что по-немецки значит "раб", Гегель пользуется именно этим словом), выбившись из низов, становится магистром некоего "ордена игры", воплощающего культуру в дистиллированном виде. Друг и антипод Кнехта Десиньори (по-итальянски "из господ", русский переводчик не заметил этой тонкости и дал немецкое прочтение-Дезиньори) целиком погружен в практическую деятельность. Мир Кнехта-надстройка над миром Десиньори, но сама по себе она существовать не может. В конце концов Кнехт понимает неполноценность своего "бытия в культуре", невозможность существования культуры вне труда и, отказавшись oт своего высокого сана, идет в услужение к Десиньори. Круг снова замыкается. Но и это не конец: заключение романа составляют три новеллы, где рассмотрены различные варианты ухода "раба" из мира труда, борьбы и страданий. Цепь взаимопроникновений бесконечна-такова мысль и Гегеля, и Гессе" [2]. Тончайшая деталь, ускользнувшая от переводчика, но подмеченная исследователем, определила самую важную идею романа. — 91 —
|