|
Метод Гёте есть, по существу, метод Сократа, примененный к природе: "майевтика", повивальное искусство. Известно, что Сократ имел целью не навязывать собеседнику каких-либо мнений, но способствовать рождению собственных мыслей другого. Способ ведения разговора и являлся в этом смысле для Сократа повивальным искусством: вопросами, аналогиями, простыми примерами он создавал естественные или искусственные условия, при которых прорезывалась и выговаривалась мысль его собеседника. Собеседник Гёте- природа. Как и Сократ, он всячески избегает навязываний и дает ей возможность самовыражения. Тут хороши все средства, если они плодотворны и если их не принимать за самоцель. Научный феномен в понимании Гёте и есть природа, раскрывающая свою объективную суть через опыт. Опыт, правильно применяемый, есть действительный посредник между объектом и] субъектом. Он и приводит нас к чистому феномену, или прото-феномену, который, по словам Гёте, является опытом более высокого рода. Прежде чем перейти к детальной характеристике указанного явления, проследим его коррелят в системе Канта. Логика кантовского исследования упирается в проблему границ опыта. Мы знаем уже, что опыт двояко выступает у Канта: как чувственный опыт (с него начинается познание) и как научный опыт (к нему приводит познание). Понятия рассудка занимают у Канта центральное положение; под ними сфера чувственности, над ними сфера идей, т. е. внеопытного. Опускаясь вниз, к чувственным феноменам, понятия синтезируют их в научные феномены; поднимаясь к идеям, они неправомерно нарушают границы дозволенного и подвергаются участи мифического Актеона, увидевшего богиню и-post hoc, ergo propter hoc-растерзанного собственными псами. Так в "диалектике" Канта наказуются адскими муками антиномий понятия, возжелавшие прозреть. Ведь понятия, по Канту, именно слепы и, стало быть, безыдейны {в греческом смысле слова); поводырь их, "схема"- опять же слепая потребность души,-низводит их к хаосу содержания, который, не видя, они формуют. Знание-форма; за формами-царство идей, загадочной "вещи в себе", путь к которой прегражден скромнейшим тезисом о феноменальности познания, чья вызвученная имагинация "Nevermore!" так ужаснет впоследствии Эдгара По (и скольких еще!). Понятия предназначены только для опыта, опыт предназначен только для понятий; задача идей в известном смысле аналогична задаче понятий; они вносят синтез в сферу рассудка, подобно тому как рассудок вносит его в сферу чувственности. "Вещь сама по себе", предмет оказывается запредельным опыту; с точки зрения Канта можно и должно говорить об объективном знании и ни в коем случае о предметном. Ситуация эта выразительно передается на примере платоновской "пещеры". Мы видим тени и, синтезируя их в понятия, мыслим теневые понятия. Возникает вопрос "оригинала". Ведь без него тени эти могут оказаться миражом и галлюцинацией. Предмет есть, отвечает Кант, но он-идея, реальность которой возможна лишь в презумпции "как если бы" [30]. Знать его нельзя, но знаем мы лишь благодаря ему и через него. Научный феномен есть, стало быть, тень феномена чистого. Прежние идеалисты, считает Кант, от элейцев до Беркли искали истину вне опыта и находили поэтому одни призраки [31]. Истина в опыте, но опыт ограничен внеопытным, познать которое значит перепрыгнуть через собственную тень. Истинная наука-в оформлении именно тени; есть просто тень и есть всеобщая и необходимая тень, называемая научным знанием. Чистый же феномен-focus imaginarius: некая бесконечно-отдаленная точка, к которой "мы можем приближаться лишь асимптотически". — 80 —
|