Письмо и различие

[194]

жает, когда безмолвно вверяешься в ночи другому. Необходимость пойти по пути единственного философского логоса, который может лишь перевернуть «искривление пространства» к выгоде того же. Того же, каковое не идентично другому и не замыкает его. Как сказал грек: «Если нужен философ, нужно философствовать; если философ не ну­жен, нужно опять же философствовать (чтобы это сказать и подумать). Философствовать нужно всегда». Левинас знает это лучше других: «Не удалось бы отказаться от Писания, не умея читать, как и не удалось бы обуздать филологию без философии или остановить в случае на­добности философский дискурс без опять же философии» (DL). «Нуж­но прибегнуть — я в этом уверен — к среде любого понимания и лю­бого согласия, в которой отражается всякая истина, — точнее, к гре­ческой цивилизации и тому, что она породила: к логосу, к связному дискурсу рассудка, к жизни в Государстве благоразумия. Такова ис­тинная почва любого согласия» (DL). Подобное место встречи не мо­жет просто оказать гостеприимство случайно встреченной мысли, ко­торая осталась бы для него чужой. Еще менее может отлучиться грек, уступив свой дом и язык на время встречи у себя еврея и христианина (ибо об этой встрече и идет речь в только что процитированном нами тексте). Греция — не нейтральная, временная территория вне границ. История, в которой проявляется греческий логос, не может быть сча­стливой случайностью, предоставляющей почву для взаимопонима­ния тем, кто слышит эсхатологическое пророчество, и тем, кто его не слышит. Ни для какой мысли она не может быть внешней и случайной. Греческое чудо — не то или иное, не тот или иной успех; это невоз­можность — никогда, ни для какой мысли — относиться к своим муд­рецам, следуя выражению Иоанна Златоуста, как к «мудрецам со сто­роны». Произрекши ???????? ??? ??????, признав со своего второго слова (к примеру, в «Софисте»), что в основе смысла должна циркули­ровать инаковость, приветив вообще инаковость в сердце логоса, гре­ческая мысль о бытии навсегда предохранила себя от всякого абсо­лютно неожиданного призывания.

Евреи ли мы? Греки ли? Мы живем в различении между евреем и греком, каковое, возможно, составляет единство того, что зовется ис­торией. Мы живем в и на различении, то есть в притворстве, о кото­ром Левинас столь глубоко говорит, что оно «не только презренный и необязательный изъян человека, но и глубинная разорванность мира, связанного сразу и с философами, и с пророками» (??).