Письмо и различие

ром нет ничего позитивистского»*. Но можно ли говорить об опыте другого или различения? Не определялось ли всегда понятие опыта ме­тафизикой присутствия? Не является ли всегда опыт встречей с неуст­ранимым присутствием, восприятием какой-то феноменальности?

В этом сообщничестве между эмпиризмом и метафизикой нет ни­чего удивительного. Критикуя их, или, скорее, их одним и тем же же­стом ограничивая, Кант и Гуссерль отчетливо признали их взаимоза­висимость. Не мешало бы получше в это вдуматься. В этом размыш­лении очень далеко зашел Шеллинг**.

Но эмпиризм всегда определялся философией — от Платона до Гуссерля — в качестве не философии: философской претензии нефило­софии, неспособности себя оправдать, оказать себе помощь в виде речи. Но эта неспособность, когда она принимается со всей решительностью, в корне оспаривает решительность и связность логоса (философию), вместо того чтобы подчиняться его вопрошанию. Ничто не может, ста­ло быть, столь же глубоко подвигнуть греческий логос — философию, — как это вмешательство совсем-другого, ничто не может так открыть ему глаза на его источник, как и на его смертность, на его другое.

Но если (для нас это не более чем гипотеза) этот опыт бесконечно другого зовется иудаизмом, нужно продумать ту необходимость, в которой он пребывает, это данное ему предписание проявиться как логос и пробудить грека в аутистическом синтаксисе его собственной грезы. Необходимость избежать наихудшего насилия, которое угро-

* Entre deux mondes («Biographie spirituelle de Franz Rosenzweig», in «la Conscience juive», Р. U. F., 1963, p. 126). Этот доклад, насколько нам известно, является наряду со статьей А. Неера («Cahiers de l'Institut de science ?conomique appliqu?e», 1959) един­ственным серьезным текстом, посвященным Розенцвейгу, более известному во Фран­ции как автор «Hegel und der Staat», чем как человек, написавший «Der Stern der Erl?sung» («Звезду Искупления») [1921]. Влияние Розенцвейга на Левинаса было, по­хоже, весьма глубоким. «Противодействие идее целостности поразило нас в "Звезде Искупления" Франца Розенцвейга, слишком часто присутствующей в данной книге, чтобы быть цитированной» (TI).

** В своем «Изложении философского эмпиризма» Шеллинг пишет: «Бог был бы тем самым Бытием, замкнутым в себе абсолютным образом, он был бы субстанцией в самом возвышенном смысле, свободной от всяких отношений. Но уже то, что мы рас­сматриваем эти определения как чисто имманентные, не соотносящиеся ни с чем вне­шним, обнаруживает необходимость постигать их исходя из Него, то есть постигать его самого как prius, даже абсолютно prius. Именно так доведенный до своих после­дних следствий эмпиризм ведет нас к сверх-эмпиризму». Естественно, под «замкну­тым» и «свернутым» понимать нужно не конечное закрытие и эгоистическое немотствование, а абсолютную инаковость, то, что Левинас называет Бесконечностью, ос­вобожденной от отношений. Подобное движение вырисовывается и у Бергсона; в своем «Введении в метафизику» он критикует от имени истинного эмпиризма эмпирические доктрины, которые не верны чистому опыту, и заключает: «Этот истинный эмпиризм есть истинная метафизика».