Письмо и различие

или только от определенного эмпирического или онтического изме­рения истории. И может ли призываемая эсхатология отделиться от всяких исторических отсылок. Ибо наша собственная ссылка на исто­рию здесь лишь контекстуальна. Экономика, о которой мы говорим, не удовлетворяется более понятием истории, какою та всегда функцио­нировали и которую трудно, а то и невозможно, изъять из ее телеоло­гического или эсхатологического горизонта.

Эта внеисторичность смысла в его истоке и отделяет, таким обра­зом, по сути Левинаса от Хайдеггера. Поскольку бытие является для последнего историей, его пет вне различения и, следовательно, оно из­начально проявляется как насилие (не этическое), как утаивание себя в собственном раз-облачении. Что язык тем самым всегда скрывает свой собственный исток — отнюдь не противоречие, а сама история. В онто­логически-историческом* насилии, позволяющем мыслить насилие эти­ческое, в экономике как мысли о бытии, бытие с необходимостью утае­но. Первое насилие и есть это утаивание, но оно также и первое пора­жение нигилистического насилия и первая эпифания бытия. Бытие, следовательно, менее, как говорили, primum cognitum, нежели перво-утаенпое, и два эти положения друг другу не противоречат. Для Леви­наса, напротив, бытие (понятое как понятие) есть первое утаивающее, и онтико-онтологическое различение нейтрализует, похоже, тем самым различение, бесконечную инаковость совсем-другого. Онтико-онтоло­гическое различение, впрочем, мыслимо, должно быть, лишь исходя из идеи Бесконечности, непредвосхищаемого вторжения совсем-другого сущего. Для Левинаса, как и для Хайдеггера, язык является, по-видимо­му, распусканием и придержанием, просветлением и затемнением, для обоих утаивание, по всей видимости, — концептуальный поступок. Но для Левинаса эта концепция находится на стороне бытия, для Хайдег­гера — на стороне онтической определенности.

Эта схема выявляет противоположность, но, как нередко бывает, позволяет также и догадаться о близости. Близости двух «эсхатоло­гии», которые противоположными путями повторяют и ставят под сомнение целиком все философское «приключение», вышедшее из пла­тонизма. Вопрошают его сразу и изнутри, и снаружи в форме вопроса к Гегелю, в котором это приключение себя итожит и осмысляет. Эта близость могла бы проявиться в вопросе типа: с одной стороны, оста­ется ли еще Бог (бесконечно-другое-сущее) сущим, которое может быть

* Здесь следует уточнить, что «онтологическое» отсылает не к тому понятию он­тологии, от которого Хайдеггер предлагает нам «отказаться« (см. выше), а к тому неуловимому выражению, которым следовало бы его заменить. Слово «историческое» тоже должно быть видоизменено, дабы быть услышанным в созвучии со словом «он­тологическое», атрибутом которого оно не является, как и не обозначает из него про­изводного.