Голос и феномен

[96]

ного — он определял на основании theorem. Как бы осто­рожно он ни подходил впоследствии к новизне практи­ческого слоя смысла и выражения, какими бы ни были успех и строгость его анализа, он продолжал утверждать сводимость аксиологии к ее логико-теоретическому яд­ру48. Здесь мы опять обнаруживаем необходимость, кото­рая подталкивает его к изучению языка с логической или эпистемологической точки зрения, а не чистой граммати­ки как логической грамматики, управляемой в большей или меньшей степени непосредственно возможностью отноше­ния к объектам. Речь, которая фальшива, это не речь, а противоречивая (widersinning) речь избегает бессмыслицы (Unsinnigkeit), только если ее грамматичность не препят­ствует значению [Bedeutung, vouloir-dire] или интенции значения, которая, в свою очередь может быть определе­на как нацеленная на предмет.

Поэтому заслуживает внимания то, что логическая теория, theorein вообще, управляет не только установле­нием границ выражения, но и тем, что выходит за них, т. е. указанием — показыванием или указыванием как Weisen или Zeigen в Hinweis или Anzeigen. Заслуживает внимания также и то, что Гуссерль на определенном уров­не должен был обратиться к сущностно теоретическо­му ядру указания за тем, чтобы исключить его из выра­жения, которое само является чисто теоретическим. Возможно, на этом уровне определение выражения за­грязняется именно тем, что уже кажется исключенным: Zeigen, отношение к объекту как указательное показы­вание, указывание на то, что перед глазами, или то, что в своей видимости всегда способно явиться интуиции, является лишь временно невидимым. Zeigen всегда подра­зумевает (Meinen) то, что предопределяет глубокое сущ­ностное единство Anzeigen, присущего указанию, и Hinzei­gen, присущего выражению. И в конечном счете знаки

48 См., в частности, гл. IV, и в особенности § 114—27 в Ideas I (Section III). В другом месте мы будем исследовать их более подробно и на их собственном материале. См.: Форма и значение.

[97]

(Zeichen) всегда отсылают к Zeigen, к месту, видимости, полю и границе того, что объективируется и проектиру­ется, они отсылают к феноменальности как к состоянию столкновения и обнаружения, как к очевидности или интуиции и прежде всего как к свету.

Так что насчет речи и времени? Если показывание есть единство в знаках жеста и восприятия, если значение пред­назначается для указующего пальца и глаза и если это назначение предписывается всякому знаку, независимо от того, указательный он или выразительный, дискурсивный или не дискурсивный, то что можно сказать о речи и вре­мени? «Если невидимое является временным [pro-visional], то как насчет речи и времени?» И почему Гуссерль так стремился отделить указание от выражения? Разве произ­носящиеся или слышимые знаки редуцируют указатель­ную пространственность или посредничество? Давайте по­терпим еще немного.