Голос и феномен

[102]

Субъект не должен выходить за пределы самого себя, что­бы находиться под непосредственным влиянием своей вы­разительной активности. Мои слова «живые», потому, что они, как представляется, не покидают меня: не выпадают за мои пределы, за мое дыхание в видимую отдаленность, не перестают мне принадлежать, быть в моей расположен­ности «без дополнительных подпорок». В любом случае, феномен речи, феноменологический голос, выдает себя таким образом. Вероятно, можно возразить, что эта интериорность принадлежит феноменологическому и иде­альному аспекту любого означающего. Идеальная форма написанного означающего, например, находится не в мире, а различие между графемой и эмпирическим телом соответствующего графического знака отделяет внутрен­нее от внешнего, феноменологическое сознание от мира. И это является истинным для всякого видимого или про­странственного означающего. И все же, всякое нефоничес­кое означающее имеет пространственную референцию в самом своем «феномене», в феноменологической (немир­ской) сфере переживания, в которой оно дается. Смысл бытия «внешнего», «в мире» есть сущностный компонент его феномена. Очевидно, что в феномене речи нет ничего подобного. В феноменологической близости слышание себя и видение себя — два совершенно различных усло­вия самоотношения. Еще даже до описания этого разли­чия, которое описывается, мы можем понять, почему ги­потеза «монолога» могла санкционировать различие меж­ду указанием и выражением, только предполагая сущност­ную связь между выражением и phone. Между фоническим элементом (в феноменологическом смысле, а не в смысле реального звука) и выражением, взятым в качестве логи­ческого характера означающего, т. е. оживленного в виду идеального присутствия Bedeutung (которое само связано с объектом), должна быть неизбежная связь. Гуссерль не мог заключить в скобки то, что в глоссематике называет­ся «субстанцией выражения», не подвергая опасности все свое предприятие. Обращение к этой субстанции играет поэтому главную философскую роль.

[103]

Поэтому давайте попытаемся исследовать феномено­логическое значение голоса, его трансцендентное досто­инство в отношении любой другой означающей субстан­ции. Мы считаем, и попытаемся это показать, что эта трансценденция — лишь видимость. Но эта «видимость» есть сама сущность сознания и его истории, и она опреде­ляет эпоху, характеризующуюся философской идеей ис­тины и оппозицией между истиной и видимостью, как эта оппозиция до сих пор функционирует в феноменологии. Поэтому она не может называться «видимостью» или име­новаться внутри сферы метафизической концептуальности. Нельзя пытаться деконструировать эту трансценденцию, не проходя через унаследованные понятия к тому, что не может быть названо.