Сочинения в четырех томах. Том 3. Часть 2

223 Филон,—De Opif. mundi, 6; De mutat. nom., 23 [204j.

224 #. А. Елагин,— Материалы для биографии И. В. Киреевского («Полное собрание сочинений И. В. Киреевского в двух томах». М., 1912, Т. I, стр. 74).

ПОСВЯЩАЕТСЯ ДОРОГОЙ МАТЕРИ И

ПАМЯТИ ЛЮБИМОГО ОТЦА

ОБЩЕЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ КОРНИ ИДЕАЛИЗМА (ФИЛОСОФИЯ НАРОДОВ)1

Ваше Преосвященство и Ілубоко-чтимое Собрание!

Если Слово Божие есть живая душа и смысл существова­ния нашей Школы, то слово человеческое—тело ее и условие жизни. Поэтому, надеюсь, Вы не посетуете на меня, если я, обратившись к стародавней старине, постараюсь начер­тать родословную линию нашей Школы, по ее человечес­кому содержанию. Ведь, как для наставников Академии, так и для воспитанников ее христианство не только не отменило, но и усилило, бесконечно углубило заповедь о почитании роди­телей. Вспомнить языческих своих предков — это значит ис­полнить христианский долг в отношении к ним. Начнем же с того, кто является истинным основателем Академии, вдох­новителем ее и, если применить современное слово,—первым ректором ее. Это—тот, кого равно чтили и христиане и языч­ники. Древние апологеты называли его «христианином до Хри­ста», думали, что его коснулась благодать Бога-Слова, и видели в нем самом какого-то пророка in partibus infidelium **, а в тво­рениях его—предведение и сень грядущего. В то же время, современные им неоплатоники именовали этого мужа не иначе, как «священнейшим», «божественным» или «бого-вдохновен-ным»; творения же его были для них своего рода священным, каноническим Писанием.

Вы поняли, конечно, что речь идет оПлатоне. Он,—да! — он дал имя нашей Школе. Неужели она называется именно Академией, а не Лицеем, или Стоей, или Университетом без причины?—Конечно нет. Вы знаете о несомненной преемст­венности нашей духовной культуры от Платона. Своим именем мы признаем себя питомцами и той, Афинской Академии. Разумеется, в этом признании нет ничего унизительного для

1 Пробная лекция рго venia legendi, читанная в Московской Духо­вной Академии 17 сентября 1908 года.

1

христианства. Разве христиане не бывали рождены язычески­ми родителями? Так и мы—сыны древнего Пророка Ат­тики.

Вот он, с преклоненной задумчивою головою! Что—он: прислушивается ли к горним песням иного мира? Или, быть может, как раз в этот момент его приосеняет невидимое благо­словение Грядущего Слова? Кто знает. Но как после бюста Платона и глаза не глядят на бюсты иных мыслителей, так после творений его кажутся серыми, грубыми и земными писания их. Какие маленькие они в сравнении с этим провид­цем-философом, безупречным общественным деятелем, чут­ким воспитателем, вдохновенным поэтом! Какою непонятною силою заклял он слова своих писаний, что, по исходе тысячеле­тий, они все еще волнуют сердца странным волнением и жгут их сладкою болью, и томят, и влекут в еле-зримую, бреж-жущую в холодных пред-утренних туманах даль? Чем-то ми-стериальным благоухают его священные речи, исполненные божественной мании. Так пахнет осевшим на стене фимиамом в давно не отворявшихся храмах. И какими глубокими очами смотрят на читателя его странные мифы. Кто знает, какой тайный смысл скрывается за ними? Ведь эсотерисм Платоно­вой Школы так вероятен. Творения философов значительно позднейших давно уж пожелтели и высохли. Спал их нарядный убор, и стоят пред сознанием оголенные их схемы, как мерз­лые дерева зимою. Но живы и будут жить эти притрепетные Диалоги Платона. И нет такого человека, который, хотя бы одно время жизни своей, не был платоником. Кто, ведь, не испытывал, как растут крылья души? Кто не знает, как по­дымается она к непосредственному созерцанию того, что от будничной сутолоки задернуто серым покровом облак? Кто с помощью эроса не проникал в недоведомые рассудку глуби­ны познания? Кому не открывалась иная, лучезарная дейст­вительность, где, лицом к лицу, вдохновенный встречает веч­ные ???-образы вещей? Кто не переживал, как рушится и пада­ет непроходимая стена между субъектом и объектом,—как Я выходит за пределы своего эгоистического обособления, как открытою, широкою грудью вдыхает оно горный воздух познания и делается единым со всем миром? Те «прекрас­ные, чистые, отрешенные от всего земного и как бы соткан­ные из запаха цветов и лунного света грезы любви, которы­ми теперь туманятся дни юности и которые воспеваются всеми поэтами у всех образованных народов»—разве грезы эти порождены не платонизмом? И разве «идеи», «сущности», «понятия», «монады», «личности», которыми живет и движет­ся философия,—не в кровном родстве с учением Платона? Идеализм,—в широком смысле слова,—стихия философии, и,