Сочинения в четырех томах. Том 3. Часть 2

1

фактом мы и обязаны заняться. Однако я не могу сейчас доказывать строго свой тезис о происхождении платонизма из магического миро-воззрения непосредственного сознания: это требует целого исследования. Но я позволю себе уяснить свой тезис на некоторых фактах и возьму при этом факты более знакомые всем вам,—преимущественно из области русского фольклора.

Дело психологов решить, миро-воззрение ли меняется от изменений в миро-ощущении, или, напротив, само мироощу­щение есть лишь производное от миро-воззрения. Несомненно то, что существует функциональное соответствие между идеями и внутреннею жизнью,—между миро-воззрением и миро-ощу­щением. Поэтому, чтобы понять внутреннюю жизнь древнего человека, чтобы іфотшгуть в непосредственное миро-воспри­ятие крестьянина, необходимо отрешиться от интеллигентских взглядов, забыть о них и, с чистым сердцем, не очерствелым от предвзятых схем и бесчисленных научных теорий, всмо­треться в этот новый душевный мир. Для того же, кто не живет или не может жить этою цельною жизнью, ключ к на­родному миро-созерцанию утерян навсегда. Понимать чужую душу—это значит перевоплощаться. Быть может, самым близ­ким к народному сознанию является момент гениального оза­рения поэта, когда снимаются грани мирового обособления, когда он слышит

и дольней розы прозябанье, и горних ангелов полет 2\

И напротив, нет ничего более далекого от народного, непо­средственного сознания, как тот духовный атомизм, который, как рак, изъел и мертвит современную душу. Возьмите для примера ближайшую к нам область—науку. Идеал цельного знания, столь ясно начертанный Платоном, перестал вести науку даже в качестве кантовской регулятивной идеи. Не На­укою, а науками, и даже не науками, а дисциплинами занято человечество. Случайные вопросы, как внушенное представле­ние, въедаются в сознание, и, порабощенное своими же порож­дениями, оно теряет связь со всем миром. Специализация, моноидеизм,—губительная болезнь века,—требует себе боль­ше жертв, нежели чума, холера и моровая язва. Нет даже специалистов по наукам: один знает эллиптические интегралы, другой—рататорий, третий—химию какого-нибудь подвида белков и т. д.

Но еще заметнее это разъедающее действие душевного ато­мизма на других областях. Для многих ли природа не разлага­ется на ничем не связанные между собою землю, лес, поле, реку

1

и т. д.? Да и многие ли за деревьями видят лес? Для многих ли «лес» есть не только собирательное существительное и ритори­ческое олицетворение, т. е. чистая фикция, а нечто единое, жи­вое. Вы недоумеваете на мой вопрос? Но ведь реальное един­ство есть единство само-сознания. Итак, спрашиваю, многие ли признают за лесом единство, т. е. живую душу леса, как целого, лесного, лесовика, лешего? Согласны ли Вы при­знать русалок и водяных—эти души водной стихии?— Видите, как различна внутренняя жизнь.— Но оставим природу. Посмотрите, как распались начала внутренней жизни: святыня, красота, добро, польза не только не образуют единого целого, но даже и в мыслях не подлежат теперь слиянию. Современная святыня робка и жмется в затаенный, ни для чего более не нужный уголок души. Красота бездейственна и мечтательна, добро ригористично, польза,—пресловутый кумир наших дней,— нагла и жестока. Жизнь распылилась. Какой глубокий смысл в том, что научная психология—бездушная психология: ведь и впрямь у людей нашего времени нет души, а вместо нее—один только психический поток, связка ассоциаций, пси­хическая пыль3*. День мелькает за днем, «дело» — за «делом». Сменяются психические «состояния», но нет цельной жизни. Если у души отрицают субстанциальность, то это—вовсе не выдумка психологов, а действительное само-познание, со­держание которого сводится к тому, что не бывает переживания себя, как субстанции, при современном распаде души. Но вгля­дитесь в душу народную, и вы увидите, что там—совсем не так. Медлительно и важно течет жизнь,—широкая и светлая и све­жая, как Волга, напоенная закатным блеском и вечереющею прохладою,—и отдельные струи ее, сплетаясь меж собою, дру­жно текут и сливаются во-едино. Тут целен человек. Польза не есть только польза, но она—и добро; она и прекрасна, она и свята. Возьмите народную жизнь, хотя бы причитание над покойником. Тут—и польза, и добро, и святыня, и слезная красота. Теперь сопоставьте с этим причитанием интеллигентс­кий концерт, и Вы сами почувствуете, как он беден содержани­ем. Знание крестьянина,—цельное, органически-слитное, нуж­ное ему знание, выросшее из души его; интеллигентное же знание—раздробленно, по большей части органически вовсе не нужно ему, внешне взято им на себя. Он,—как навьюченный скот,—несет бремя своего знания. И все, и все—так, в особен­ности же—язык.