Сочинения в четырех томах. Том 3. Часть 1

Но это стремление глубоко противохристианское. Следова­тельно, единственный христианский—смиренный — путь рас­суждений—это диалектика: я говорю то, что с е й ч а с, в данной комбинации суждений, в данном контексте речи и отношений и с ? и н н о, но ни на что большее не притязаю.

Замечательно, так именно всегда говорит мой духовный отец епископ Антоний67. Если пытаться брать его выска­зывания как безотносительные к л и ц у, которому они высказы­ваются, к месту и времени, где и когда они высказываются, к цели, ради которой высказываются, то покажется, что он все время противоречит себе. Но если понимать его речи изнутри, то окажется глубочайшее жизненное единство всех высказы­ваний.

3. АНТИНОМИЯ ЯЗЫКА

I. И наука, и философия—описание действительности, т. е. язык, тут и там имеющий свой особый закал. Словесная

1

природа, как науки, так и философии,—это их о б щ е е, родовая стихия их жизни. Но они противоположны и противоречивы в своих устремлениях. Несокрушимым кристаллом хотела бы отвердеть наука; огненным вихрем, ветром вьющимся, коловра­щением, упругим, как гиростаты,— явит свою определенность философия. Неизменности и окончательности противостоит пульсирование и рост. Охранительная и старческая, в существе своем, наука соперничает с юной и безоглядочно зиждущей силой философии. Наука приспособляет к себе, философия — приспособляется. Та субъективна, эта объективна. Ту, вопреки заверениям ее адвокатов, занимают лишь е ю построенные схе­мы и фикции; эта, как росток, тянется к свету и воздуху Божиего мира. Та—искусственна и в искусности своих имитаций жизни, в своих фарфоровых цветах, железных венках, цементных ска­лах, анилиновых красках и государственных конституциях, в ус­ловной, но выгодной, посадке всей мысли видит обетованную землю своих странствований; эта, напротив, об одном стара­ется: о чистом оке, мир созерцающем.

II. Такова противоположность того и другого уклона сло­весной деятельности. Но это—именно уклоны, направления деятельностей, но еще не самые деятельности. И философ, вопреки подвигу мысли, имеет в себе затверделости, заученные схемы и фикции, повредившие его мысль, и в уме заросшие, инородные тела. И в философе мысль не всегда и не всецело течет расплавленной струей, но часто, даже у возвышеннейших, увлекает за собою куски шлаков и части остывшей коры. И его ум связывается порою пристрастиями к бэконовским idola1. Исторически являемая, философия имеет немало частей и эле­ментов науки или, еще хуже, наукообразных включений, имеет их неустранимо, не по несчастной только случайности, как поток не может не увлекать своими волнами береговых обвалов и не нести кусков каменистого своего ложа, но—и по необхо­димости внутренней: держаться за твердые ограды и не выпус­кать из рук опоры, покуда не приобретена еще способность блюсти подвижное равновесие ритмом разносторонних склоне­ний. Вот почему философы не всегда умеют и не всегда хотят освободиться от понятий и приемов современной им науки.