Сочинения в четырех томах. Том 2

Неожиданные Однако и тут, при этой упрощенной по-затруднения, становке дела, выдвигаются величайшие встающие трудности, которые доселе не только перед не побеждены людьми науки, но о кото-

современным рых, до последнего времени, не было да-исследователем же догадки. Мало того; чуть ли не каж-античной мысли дый год приносит с собою новые затруд­нения: так, при восхождении на горы встает пред путником подъем за подъемом, хотя каждый раз кажется ему, что вот, еще один, «последний» подъ­ем,— и настоящая вершина будет достигнута. Но и того мало; я дерзаю сказать, что сейчас, в наше, вообще бур­ное и переходное, время, в эту тревожную для всего ук­лада теоретической мысли эпоху, когда завоевания наук о духе существенно перестраивают установившееся понимание процессов духовной жизни человечества; когда истории религии, искусства, культуры получают от археологии неожиданность за неожиданно­стью; когда биология и физика с химией трещат по всем швам, уже не имея крепости сдержать тяжесть самородных золотых слитков опыта; когда, наконец, кит всего современного миро-созерцания, механика, проснулся, задвигался и явно собирается нырнуть в воду и — что я говорю «механика»! — когда сама «царица ес­тествознания», математика, по сану своему храни­тельница устоев и традиции, заговорила так, что мини­стры ее еще недавнего прошлого — если бы ожили — ничего не поняли бы, возмущенные; когда,— одним сло­вом,— бесконечность нового содержания рвет старые мехи научной формы,— в это время революционной ре­акции в науке,— говорю я,— мы можем лишь смутно догадываться о тех новых и ожидающих нас пре­пятствиях на пути к историко-философским построени­ям античной философии, которыми чревата земля, которыми беременеет море.

Да, «земля и море»! Ибо силою археологии земля разверзла недра свои и море открыло пучину свою, чтобы явить пред лицом неба то, чего,— давно ли? — ученые чурались. В самом деле; когда историческая практика и гипер-критика привели к нулю значение большинства саг античного мира; когда были обращены в натурали­стические мифы образы множества героев древности; когда, наконец, скептики, вроде Ю. Бе л ох а3, позво­

1

ляли себе усумниться даже в таких исторических данных, как массовые перемещения народов с севера («вторже­ние дорян»); тогда, к удовольствию историков мысли, дело научного изучения до чрезвычайности упрощалось. Уже VII век до Р. X. казался окутанным таким густым туманом легендарных вымыслов, что пробраться к исто­рическому зерну было делом, почти превышающим силы науки. Вспомните хотя бы положение «гомеровского вопроса»4. Вспомните считавшиеся еще более фанта­стичными легендарные образы Орфея, Евмолпа4* и других религиозных реформаторов и «великих посвя­щенных» древности.