Сочинения в четырех томах. Том 2

Иначе говоря, эта роспись должна была акцентиро­вать идеальные черты усопшего, проработать эмпириче­ское лицо до чистого проявления в нем человечности. Следовательно, это художество мыслилось не как порт­рет, стоящий рядом с лицом, а как роспись именно самого лица — насурмление и нарумянение его, понимая таковые в хорошем, античном смысле идеализации. Иконописная техника, сводящаяся к последовательно наслояющимся акцентуациям — пробелениям одежд и вохрениям ликов, употребляя эти термины расшири­тельно, и описи, или росписи.

Мне думается, иконописные приемы выводятся из задач рассматриваемой росписи мумий, а именно: дать усиленную свето-лепку лица, которая своею силою про­тивостоит случайностям переменного освещения и по­тому — выше условий эмпирии, наглядно являя нечто метафизическое: форма лица дана светом, но не светоте­нью; свет же этот — не освещение земным источником, а все пронизывающий и формы полагающий океан сияющей энергии. Этого по крайней мере искало еги­петское искусство. Но дальнейшим шагом к тому же заданию был переход от поверхности деревянного залев-кашенного саркофага к таковой же плоскости поверх­ности доски, причем не без символического знаменова-ния было применено дерево кипарисное, древний символ вечной жизни и нетления.

1

Иначе говоря, чтобы освободиться и от остатков све-то-тени на расписанной мумии или саркофаге, необхо­димо было еще далее отойти от материальной формы саркофага как вещи и тверже стать на почву символизма. Это давало художнику средство подняться над изменчи­востью и условностью земного света. Как известно, кроме иконы, а отчасти и до иконы этот же шаг был сделан портретом эллинистической эпохи, который отчасти вы^ бил из прямого пути нарождающуюся икону, внеся вос­ковые краски и иллюзионистические приемы, хотя ил­люзионизм этих портретов сочетается с идеализацией, отчасти же проложил кратчайшие пути к чистой иконо­писи. Возможно, что самый иллюзионизм этих портре­тов должен быть толкуем не как прямая цель их, а как рудимент прежней скульптурной поверхности саркофага. Стремясь к символизму и отрешению от непреображен-ной плоти, эллинистический портрет не решился сразу разорвать с материальной поверхностью саркофага и признал себя вынужденным дать некий живописный ее эквивалент, хотя дальнейшей задачей священного ис­кусства было освобождение и от последнего. Тогда-то и развилась иконопись, первоначально, насколько из­вестно, не чуждая сродства с эллинистическим портретом. А с другой стороны, не следует забывать, что и портрет этот отнюдь не был портретом в нашем смысле: это была, хотя и продвинутая по пути символизма, все та же погребальная маска. Как известно, такой портрет благо­честиво писался еще при жизни, но ввиду будущего по­гребения, а после кончины вставлялся на место лица в саркофаг, расписанный ремесленно, в приблизительном соответствии с видом умершего (пол, возраст, долж­ность, состояние и т. д.— т. е. в доличное). Таким обра­зом, эллинистический портрет был родом иконы с умершего, и этой иконе, несомненно, воздавалось культовое почитание. Несомненно соблюдение этих по­гребальных обрядов и египетскими христианами, в соз­нании которых смысл и значимость египетского погре­бального обряда не только не были ниспровергнуты, но, напротив, получили подтверждение «благою вестью» и бесконечное усиление и углубление. И если все усоп­шие христиане, «святые» 16*\ по Апостолу, были предме­том Культа, то тем более это относилось к особливым свидетелям вечной жизни, возле останков которых слу­жились всенощные бдения и над которыми совершалось таинство Тела и Крови, питающее в жизнь вечную. Погребальные портреты этих последних естественно вы­двинулись в качестве икон, разумея это слово суженно.