Великая гендерная эволюция: мужчина и женщина в европейской культуре

Но ничего другого в социальной структуре того времени не существует, и он оказывается «между небом и землей», нигде не находя пристанища ни крова. Словом, перед нами воистину трагическая фигура, обездоленная всем, что существует на свете: собственной родней, церковью, миром. Потому нет ничего удивительного в том, что в конце концов из этих людей складывается совершенно особая замкнутая в себе корпорация, и особый образ жизни, о которых говорят ее историки.

Правда, чрезмерная драматизация тоже неуместна. Ведь и современности совсем не чуждо такое положение молодого человека; в сущности, любой абитуриент, уезжающий из родного дома поступать в вуз, оказывается в нем, но если социум не видит здесь ничего особенного, близкими и родными его уход переживается с трудом. В условиях Средневековья кровное родство тоже продолжает играть свою роль. К тому же полный разрыв (который может повлечь за собой социальную деградацию уходящего из дома юноши) недопустим еще и потому, что может повлечь за собой репутационные потери для самого дома. Поэтому странствующий рыцарь — это, как правило, человек из захудалого рода, поскольку, даже младший, отпрыск владетельной семьи в конечном счете устраивается довольно удобно. Так, например, когда Фома Аквинский, младший из дома Аквинских герцогов, связанных родственными узами с Императором Генрихом VI, королями Арагона, Кастилии и Франции, наконец, с Папским престолом, изъявил желание вступить в нищенствующий орден, братья силой заперли и целый год (по другим сведениям до двух лет) держали его в замке, ожидая, что он одумается и согласится принять приличествующее его происхождению место. Однако заточение не смогло поколебать твердость духа будущего учителя церкви, и родным пришлось-таки смириться с его выбором.

5.3.4. Сословие-сирота

Впрочем, Средневековье более чувствительно, да и расставание с домом для него не столь обычно; социальная мобильность сравнительно низка. Поэтому складывающаяся корпорация образует собой совершенно особое сословие, и чтобы оценить его место и роль в социуме, необходимо, может быть, в порядке отступления, взглянуть на предмет несколько пристальней и шире.

Культура новой Европы — это синтез античного наследия и христианства. Не будь последнего, она, наверное, никогда не смогла бы возродиться к борьбе за мировое первенство. Меж тем христианская община уже ко времени Константина — это не собрание униженных и оскорбленных аутистов, которым остается грезить о наградах за понесенные страдания лишь в загробной жизни. Она претерпела качественное изменение, ибо в значительной мере ассимилировала тех, кто когда-то был ее самым последовательным и жестоким гонителем, тюремщиком и палачом,— римский пролетариат. Пожизненный государственный пенсионер, на протяжении нескольких веков он жил только одним — платой за обеспечение покорности всего порабощенного Римом контингента «инородцев», своеобразным налогом, собираемым с власти за поддержание внутренней стабильности государства. Поэтому уравнение в правах всего мужского населения Империи (212 г.) делает невозможным такое содержание (его не способна выдержать вообще никакая экономика). Все это делает римский пролетариат едва ли не самой главной жертвой территориальных завоеваний. Брошенному государством без средств к существованию, но, впрочем, и не питающему ничего, кроме глубокого презрения к труду, ему остается немногое. Сгинуть, ибо ни земельный надел, ни желание к труду не свалятся с неба; заняться разбоем (у Апулея в его «Метаморфозах» слово «разбойник» встречается едва ли не на каждой странице); или иждивенцами группироваться вокруг своих бывших жертв, христианских коммун, последнего прибежища для всех, кто потерял надежду в этом мире. Между тем следует помнить, что численность этого слоя представляет собой величину, с которой никак нельзя не считаться. В одном только Риме она намного превышает 90% всех свободных граждан и по самым скромным оценкам приближается к миллиону.