|
Дело в том, что современные философские реалисты в поисках «естественной картины мира» и феноменологи в поисках непосредственной данности воспринимаемой действительности сильно упрощают проблему действительности, обращаясь к действительности только «природной». На самом деле, окружающая нас действительность prima facie именно действительность не «природная», а «социальная», «историческая», «культурная». Упрощенная апелляция только к «природе» поддерживается теорийкою, за которую много было бы дать грош, будто от «природного» мы дойдем и до «исторически-культурного», ибо, мол, история сама развилась в природе. Философские головы, набитые мыльною пеной милевской логики, до сих пор не могут объять, как можно, обратно, толковать природу в социально-культурном аспекте. Их крошечное воображение не может подняться выше того места, на котором утверждение, что история есть не что иное, как окружающая нас действительность, предполагает понимание «истории» в каком-то «самом широком смысле», когда под «историей» разумеется и «естественная история». Но оставим неразумие в покое, обратимся к делу. Что такое все те «яблоки», «деревья», «чернильницы», «лампы» и всякого рода утен-зилии, на которых изощряется философское глубокомыслие, как на «примерах» вещей действительного мира, вещей «физических», например, в противоположность психическим? Нетрудно видеть, что эти вещи, прежде всего, так или иначе приобретены философом, т.е. куплены, выменены, получены в подарок и т.д., затем они кем-нибудь произведены, сделаны, взращены и т.д., пущены в оборот как товар, как предмет потребления, пользование ими определяется тем или иным обычаем и нормою права, наконец, в них вкладывается не только труд, но и творческая фантазия производителя того или иного культурного вкуса и уровня и т.д., и т.д. Чтобы добраться до их «природных» свойств, надо весьма обкорнать их конкретную действи- ях цельность. Их «естественность» есть весьма условная часть действительного целого и абстракция от конкретного. Если, далее, не следовать другой еще теорийке и не объявлять наперед, что все эти не «физические» свойства вещей суть свойства «психические», то остается признать, что мы имеем дело с sui generis предметом, определение которого противопоставлением «естественной истории» истории не-ес-гественной отнюдь не получается. Предмет социальный, как предмет социального обихода, жизни, употребления, всегда есть некоторое орудие или средство. «Самодовлеющего» бытия такой предмет существенно лишен. Любой предмет «культуры» как предмет социальный, не в своем значении, а в своем бытии есть также «средство» и потому не самодовлеет. Но орудия культуры, как орудия принципиально духовного бытия или, что то же, бытия духовного творчества, никакого бытия, кроме духовного, также иметь не могут. Как орудия и средства они суть только «знаки», самодовлеющего бытия не имеющие, но указующие на таковое и через это приобретающие собственное значение. Указываемая ими самодовлеющая область «смысла» и есть область отрешенного культурного бытия, в том числе и область искусства. Знаки как «выражения» суть «подражания», «воплощения», «запечатления» и т.д. подлинной духовности. Отвлечемся от нее, мы получим просто социальную вещь, товар - полотно, бумагу, краски и т.п., они — орудия, но не «знаки», не «выражения». Социальное значение их сохраняется, культурное - пропадает: письмами Толстого можно так же жарко натопить «печурку», как и газетными листами или архивами охранки, полотном Рубенса можно воспользоваться как брезентом, а в скрипку Страдивариуса запрятать от полицейских ищеек аннулированные бумаги... И все-таки в результате всех этих операций вещь не становится еще «естественною», г.е. не духовно, а природно самодовлеющею — входящею как звено в причинно-необходимый ряд и только. — 266 —
|