|
Наконец я услышал шаркающие шаги, чьё-то кряхтение и вздохи. Две холодные руки опустились на мои плечи и сошлись на горле. Я сплюнул. Приём для проверки новичков, навербованных из самоубийц. Руки сжали мне горло, а я продолжал прислушиваться к кряхтению за дверью и, несмотря на своё фанфаронство, не спешил отделаться от рук, которые душили меня, — они ведь показали мне, что я пришёл, куда нужно. Дребезжащий старческий голос спросил из-за двери: “Вам кого?” “Мадам Ратенау”, — ответил я, сбрасывая с себя руки, которые, кажется, имели серьёзное намерение сломать мне шейные позвонки. Они с лязгом упали на площадку и, судя по всему, быстро юркнули в какую-то щель. Я с благодарностью посмотрел им вслед. Дверь приоткрылась на длину предохранительной цепочки, и длинная как плеть рука стала ощупывать меня в темноте. Можно было подумать, что руки, душившие меня, не передали обо мне всю необходимую информацию, но в центре настолько влюблены во все эти детские ритуалы, что я смолчал и даже, как этого требовали правила, поймал мёртвую руку и почтительно её облобызал. Правда, потом я не выдержал и, слегка задержав её в своих руках, оторвал ей мизинец и бросил его себе под ноги. Он с писком залез в какую-то щель. Я усмехнулся и плюнул ему вслед. Наконец раздался звук отпираемых засовов, дверь распахнулась и на пороге появился человек атлетического сложения с шестибатарейным ручным фонарём в руках. Он бесцеремонно осветил меня и пролаял: — Вы что, спятили, поднимая такой трезвон в три часа ночи?! — Мадам Ратенау, — сказал я. — Какая мадам Ратенау? — заорал он. — Вы сошли с ума или пьяны. У нас все прописаны. Мы вчера подали список в жилконтору. Что вам нужно? — Мадам Ратенау, — сказал я. Старуха низко поклонилась, керосиновая лампа в её руках задрожала. — Монсеньор, я не узнала вас. Простите, монсеньор... Я так стара, монсеньор... умоляю вас! Кажется, я что-то должен был ей ответить в этом же духе или даже убить её ударом кинжала в горло. Но кинжал я не взял с собой из принципа, а говорить мне не хотелось. Я достаточно наговорился позавчера на совещании. Я прошёл в полутёмную прихожую, протянув старухе руку для поцелуя. Конечно, можно было этого и не делать, но в нижних чинах важно поддерживать уважение к субординации. В этом отношении покойный шеф был совершенно прав. Никакого панибратства, особенно сейчас, когда мы перешли на полностью добровольный набор и к нам потянулась всякая шваль, которую в былые времена и близко не подпустили бы к нашей работе, а тем более к контакту с “братьями одиннадцатого года”, каким являюсь я. Конечно, “братьям одиннадцатого года” совершенно незачем самим копаться в дерьме, но приходится. Таковы наши блестящие дела. — 16 —
|