В центре чертовщины

Поправляя перед зеркалом жабо и перевязь меча, я спросил, любуясь через зеркало её обнажённой фигурой:

— Так он у тебя в спальне?

Она сказала “да” взмахом ресниц.

— Давно? — поинтересовался я.

— С момента смерти, — ответила она.

— Ого! — присвистнул я, оценив, насколько долго я добирался сюда, да ещё сколько пришлось ждать на лестничной площадке. — Прощай, дорогая, — улыбнулся я.

— Ты вернёшься? — с рассыпанными по плечам светлыми волосами она была удивительно прелестна. А ведь зарезали её в своё время из-за дешёвых серёжек, которые не стоили и дуката.

— Мадам Ратенау, — ответил я ей, стараясь подбодрить.

— Мадам Ратенау, — ответила она сквозь слёзы. Бедная крошка! Она уже столько работала с нами, но как много она ещё не понимала. Всё-таки система у нас продуманная, Я вздохнул и вошёл в спальню.

Он сидел за столом, посасывая потухшую трубку. Я готов был биться об заклад на десять долларов, что он где-то в глубине души рассчитывал, что я сюда не доберусь, а погибну где-нибудь ещё на дальних подступах. Скажем, на углу Невского и Литейного. Действительно, когда я проходил этот угол, там работал снегоочиститель и, наверное, неспроста. Но он понятия не имел, что здесь ходит 28-й, и в этом-то и была его главная ошибка.

— Мадам Ратенау, — сказал он, приветствуя меня, как и положено было такому ничтожеству, как он, приветствовать “брата одиннадцатого года”. Я не удостоил его даже кивком, а прошёл к окну и положил замёрзшие руки на радиатор парового отопления, глядя на причудливый хоровод снежинок в свете уличного фонаря. Грохоча на стрелках, с Владимирского проспекта свернул трамвай и с визгом прошёл под окном. У распивочной напротив толпился народ. Жизнь шла своим чередом.

— Я понимаю, — начал он, — что вы хотите возложить на меня всю ответственность за случившееся.

По-видимому, он раскурил трубку, поскольку едкий запах Герцеговины Флор” наполнил комнату, Раз он начал оправдываться, значит говорить с ним было нечего. Но какая-то апатия охватила меня, Захотелось подольше постоять вот так, держа руки на тёплой батарее. Когда ещё представится такой случай.

— Вы были посланы сюда, — сказал я, не оборачиваясь, — исправить положение, а не усугублять его.

— А разве я не пытался исправить его? — запыхтел он. — Разве более ста миллионов этих животных не заплатили своими жизнями за свою ересь? Что я мог сделать ещё?

— Ничего, — согласился я, глядя в окно. — Бацилла упала на хорошую почву, зараза оказалась стойкой. По-видимому, этот мир обречён.

— Тогда зачем вы здесь? — осмелился спросить он.