В целом ряде ситуаций он поступает спонтанно, без обоснований. Так он ушел из гимназии. Так он проголосовал против проекта Уганды, несмотря на восторженное отношение к Герцлю. На вопрос самому себе – «почему» он отвечает «потому». Это ответ Образа Я, а не Я‑Концепции – подходит что‑то или не подходит моему целостному представлению о себе, вписанном в мир, и не желающем поступиться ни собственной целостностью, ни ощущением своей вписанности. «Я буду делать так, потому что я буду так делать». И когда за этим действительно стоит не каприз, а целостное ощущение себя, то это воспринимается и другими. Образу Я не свойственна рефлексия – он слишком многозначен и слишком многозначны его отношения с миром, чтобы все это пытаться проанализировать в рамках априорно ограниченной логической системы, доступной вербализации. Цитата: «Мой воздух сионизм, но и этот сионизм не мой (имелся в виду сионизм Бен‑Гуриона). А какой мой – я с трудом нашел бы подходящее слово. Но неспособность сформулировать мысль не равнозначна неспособности ясно мыслить.» Четко сформулировать можно то, что упрощено, схематизировано, может быть сведено к однозначно понимаемому контексту. Многозначность истинного не поддается однозначному определению. «Почему возникает пропасть между истинной величиной личности и впечатлением, которое она производит?» спрашивает Жаботинский и не дает ответа на этот вопрос. А ответ есть – потому что и воспринимать должны личности, и только на них великая личность способна произвести адекватное впечатление. Жаботинский стал жертвой несоответствия его представления о мире – той реальности, с которой он имел дело. Он не был царем среди царей. Отвергшие его предостережения, его призыв к самоуважению и, благодаря этому, спасению – эти люди не были царями. И думаю, что его преждевременная смерть была связана с внезапным и жестоким прозрением. Гармоничной личности, вписанной в мир, угрожает только одна опасность – разрушение самого мира, в который она вписана. Это и произошло с Жаботинским. Альтернативный мир Бориса БиргераЯ познакомился с художником Борисом Биргером в Прибалтике летом 1975 г., где я проводил отпуск, а он отдыхал с сыном в доме творчества художников. Это было случайное курортное знакомство, из тех, которые так часто не имеют продолжения. К этому времени Борис уже долгие годы не участвовал в выставках в стране и не упоминался в прессе, его известность в Союзе ограничивалась элитарным литературно‑художественным кругом, в который я не был вхож, и я никогда не слышал об этом художнике. Поэтому мое первое впечатление не было искажено никакими ожиданиями и заведомыми представлениями, которые могут очень повлиять на восприятие при знакомстве со знаменитостью. — 28 —
|