Сибирская жуть

К полуночи стало прохладней. Небо заволокло тучами. Потянул зябкий ветерок. И даже застучали по фуражке, по лицу редкие холодные капли. Я натянул фуфайку поверх старенькой свитры, прижался к железному крылу колеса и под монотонный гул и мерное подрагивание трактора стал задрёмывать.

Очнулся я от удара по шее и Антошкиного крика в самое ухо:

— Шурка!

— А?

— На! Бочку-то проехали!

Я протёр глаза и ошарашенно огляделся. Было темно. По лицу и рукам по-прежнему били редкие капли. Трактор заглох, фары погасли. Стояла провальная тишина. Слышалось только клокотанье воды в радиаторе и сердитое, со всхлипами, сопение пара, пробивавшегося сквозь крышку-заглушку.

Оказалось, что я проспал очередной разворот возле бочки. Антошка не разбудил меня, но и сам не стал доливать воду, решив, что по ночной прохладе её хватит ещё на один круг, однако просчитался. Вода закипела, мотор перегрелся и трактор пришлось остановить на возвратном пути посредине гона.

— Не дотянули немного, запыхтел наш Карька, как паровоз, — вздохнул Антошка. — Теперь делать неча, дуй за водой по борозде, а я пока подтяну ремень вентилятора да свечи подшаманю, что-то троить стали.

— Как же мы в такой тьме? — невольно вырвалось у меня.

— Я факел зажгу, а ты — бороздкой, бороздкой, на ощупь — ноги сами покажут.

Поёживаясь от холода и страха, я нашарил ведро, болтавшееся на серьге, поглубже натянул фуражку и, обогнув плуг, потопал по борозде.

— Далеко подался? — хохотнул Пожарник. — Не в деревню ли? Бочка же вон там, в обратной стороне.

— Как в обратной?

— Было как, да свиньи съели. Видишь, лес чернеет над мельницей? Туда и держи.

Только теперь я сообразил, что спросонья потерял все ориентиры. Со мною уже прежде случалось это: вздремнёшь или просто задумаешься, замечтаешься, сидя на плуге, а потом оглянешься — и видишь, что весь мир перевернулся перед тобою, точно тебя подержали вниз головой, — и поле не то, и лес не там, и вообще едешь не в ту сторону. Всё наоборот, всё шиворот-навыворот. Однако при свете поставить окрестный мир на место помогали знакомые предметы и привычное их расположение. Теперь же была темень аспидная, борозда терялась в нескольких шагах от плуга, а лес хоть и просматривался в отдалении чёрной тенью на небе, но, казалось, совсем не в той стороне. Я с силой сжимал и разжимал веки, тёр лоб, тряс головой, но перевернутая действительность никак не хотела возвращаться в нормальное состояние.

Антошка же по-своему истолковал моё мешканье:

— Трухнул? Может, за ручки сводить?

Я молча вернулся к трактору, сбросил фуфайку, фуражку и решительно, точно в холодную воду, шагнул в непроглядную темноту, направляясь к дальнему лесу, маячившему, по моим представлениям, в противоположной стороне. Я старался держаться борозды, но она была вязкой, неровной, местами приваленной комьями земли, скатившимися с перевёрнутых пластов пахоты. Я запинался об них, падал, громыхая ведром, снова поднимался и шёл напролом, прямо по пашне, пока извив кривой борозды снова не подставлял мне подножку. Не скажу, чтобы я испытывал особый страх. Скорее чувство, владевшее мной, можно было назвать смелостью отчаяния. Я шагал навстречу ветру, порывами бившему мне в лицо, трепавшему волосы и пронизывавшему мою реденькую свитру и рубашку под ней, и гнал от себя всякие мысли о чертях и леших, хотя по мере приближения к лесу они становились всё назойливей и неотступней.