|
— Если бы цвёл орляк, которого кругом как насеяно, то люди бы те цветы снопами носили и были счастливыми. Нет, тот папоротник редкий, и в книгах его называют перунов огнецвет. Ну, а по моему предположению, это и есть чёртова борода. Или лешачья, как у нас говорят. Ведь он и вправду похож на бороду лешего. И не зря его леший стережёт, прячет от всякого охотника сорвать. И недаром охотников тех немного находится… Логика была в Пашкиных словах. Мы оставили спор, призадумались. А Гыра опять подначил, взглянув на ручные часы, подаренные ему братом-фэзэошником: — Ну, так кто смелый? Время ещё до полночи есть, сорок пять минут, целый урок. — А что? Я, пожалуй, схожу. У меня есть на примете чёртова борода в Арсином логу, в черёмуховом колке, — сказал Женька Бродников. Мы сначала приняли это за шутку и подняли на смех сыскавшегося храбреца. Уж слишком неожиданным был этот вызов и прозвучал он из слишком неожиданных уст. Если бы вызвался Гыра Кистин или Пашка Звягин, или даже Ванча Теплых, то пацаны восприняли бы заявление более спокойно, но Женька… Однако он, похоже, шутить не собирался: — Условие одно: вы ждёте меня здесь, у костра, пока не вернусь с папоротником. Идёт? — Не идёт, так едет. Даю отмашку: на старт! — Гыра поднёс к глазам руку со своими драгоценными часами, а другой резко взмахнул и крикнул: — Вперёд! Женька застегнул на молнию городскую вельветовую куртку, зачем-то поправил ершистый чубчик и решительно зашагал, а потом побежал в сторону зерносушилки, за которой начиналась дорога в Арсин лог. — Вот тебе и Баба, — сказал Пашка с ноткой невольного уважения и восхищения, когда Женька скрылся из виду. — Да никуда он не уйдёт дальше поскотины, вернётся и расскажет байку, что ничего не нашёл, — скептически сказал Гыра. — Нет, этот принесёт папороть, вот посмотрите, — серьёзно заявил Пашка. — Вы его плохо знаете, он не бойкий, но упрямый, бродниковской родовы… С Пашкой спорить никто не стал, хотя, может быть, такие слова о Женьке прозвучали вслух впервые. Дело в том, что прежде за ним тянулась совсем другая слава. Женька был сыном учительницы младших классов Евгении Ивановны, матери-одиночки. Они приехали к нам из города позапрошлым летом. Будучи дальней родственницей бабке Бродничихе, Евгения Ивановна поселилась у неё на постояльство, осенью приняла первый класс, а Женька пришёл к нам в шестой “б”. Ребятишки приняли его неприязненно, почти враждебно. Нет, Женька не был гордецом и задавалой, как многие другие учительские дети, он, напротив, отличался скромностью и мягкостью нрава, подчёркнутой вежливостью в обращении, однако это воспринималось всеми как проявление интеллигентской слабости, слюнтяйства и почему-то раздражало деревенских пацанов, как, впрочем, и внешняя непохожесть Женьки на нашу крестьянскую орду — его аккуратная стрижка под ёршик, настоящий двубортный костюмчик, каких мы сроду не нашивали, белая рубашка, ботинки на микропоре. На первой же перемене рыжий Тимка Грач затеял с ним борьбу, извалял по полу новый костюмчик, оборвал пуговицу у рубахи и перед звонком загнал Женьку под парту, а сам при входе учителя быстренько встал на своё место как ни в чём не бывало, так что Женька, наполучавший тумаков и едва сдерживающий слёзы, был ещё и поставлен к доске физиком Иваном Спиридоновичем как отъявленный хулиган. — 226 —
|