|
— Более могучими и знающими, чем я? — спросил Баатор нойон. — Да. Они сами смогут управлять вот такими кораблями. — Нет, — важно ответил Баатор нойон. — Я тебе не отдам никого. Мне не надо, чтобы кто-то был умнее и могущественнее меня. Да этого и не может быть никогда. Я — самый сильный, самый умный и самый могущественный человек на всей Земле, во всём нашем аймаге… Солнце светило. Лёгкий ветерок обвевал лица. Шумела вода в близких водопадах, шумела сильнее, чем обычно, лето таяло снега на гольцах, вода прибывала. Орел кружил в синем небе высоко-высоко. На близком пеньке полосатый бурундучок шелушил кедровую шишку, забытую Серёжей. Всё было обычным, земным. Близкие заснеженные горы начали кучерявиться облаками. Лёгкий ветер срывает их с вершин и уносит на восток. Мой собеседник, рассказчик, старый орочон, олений пастух Дамдин с лицом, исхлёстанным морщинами, как кора старого кедра, кажется мне вечным, добрым и мудрым, будто бы и не человек он, а дух этих гор, древний-древний. Он довольно крупный человек, но уже какой-то усыхающий, подвяленный многими годами, подкопчённый дымами тысяч костров его кочевий. — Баатор нойон обманул Ганса нюдэтэ, — рассказывал Дамдин. — Его легко было обмануть. Ведь он не знал, каковы мы, жители Земли. Ганса нюдэтэ был доверчив, как малое дите. Но и мудр, и добр, как старик, проживший большую и трудную жизнь, очень трудную жизнь… Вот в это самое время и послышался оголтелый лай дамдиновых собак. Олени взметнулись стаей из-за увала, помчались к островерхому чуму. Дамдин вскочил: — Хара эрлик! Ада эрлигей хюсен! Опять ба-абгай моих оро гоняет. — Он вскочил с чурбака и большими шагами молодо помчался к своему чуму, к оленьему стаду, по своим кочевым делам. Вскоре после ухода Дамдина пришли мои друзья. Мы принялись налаживать лодки, снасти, укладывать по-походному своё имущество. Дел было невпроворот. Утром, ни свет ни заря, Дамдин пришёл к нам проститься, слово сказать перед разлукой. Для него, такого древнего человека, живущего таким отшельником, каждое прощание с людьми, возможно, последнее прощание с человечеством. Мы пожали друг другу руки. И расстались. Навсегда. Единственное, что он ещё успел сказать мне: — Ганса нюдэтэ потом улетел. Он долго жил у нас, три раза все собаки сменились в айле. Он улетел один, никого с собой не взял… Скажу откровенно, я как-то очень легко отнёсся к рассказу орочона Дамдина, ну, сказка, да и всё тут, хотя сказка и необычная. И всё же на каком-то привале, на первой же днёвке, под шум лесного дождя, в палатке я записал начерно рассказ старика, на память, без задней мысли сделать когда-нибудь что-то вроде рассказа. И вот только годы и годы спустя, когда стал слагаться цикл вот этих магических рассказов, я вспомнил о своей давней записи, разыскал её в постаревших тетрадях и, чуть-чуть обработав, даю его вам, мои читатели. — 66 —
|